Анна Качкаева: Сегодня мы говорим на тему, которую обсуждают многие эксперты, социологи, политологи последние пару недель. Путинское поколение, новые сердитые, те, которых вы еще не знаете, поколение новых медиа, креативный класс – как их только ни называют!.. В общем, всех тех, кто выходил на мирные протесты в субботу 10 декабря, поддерживающие такие митинги. Хотя, вроде бы, они были политические уже, около политических партий, тем не менее, там мы видели, судя по экрану, лица, вроде бы, новых людей. «Дети декабря» - кто они и как их показывают по телевизору? И почему никто про них ничего не понимал?
Со мной в студии – молодой журналист Никита Пурыжинский, автор не показанного на ТВЦ сюжета о митинге на Болотной площади, которому сделали биографию за эту неделю, этот ролик в Интернете уже посмотрели 800 тысяч, и Юрий Богомолов, обозреватель «Российской газеты».
Никита, часть наших слушателей могла не видеть сюжета, который все обсуждают, потому что не все в социальных сетях, а его так и не показали по каналу «ТВЦ». Хотя вы делаете вполне развлекательную программу для этого канала, она про Москву и про то, как живут жители мегаполиса. И как я понимаю, вы не собирались делать политический сюжет, а просто хотели рассказать про людей.
http://www.youtube.com/embed/UXvcwfH55oo
Никита Пурыжинский: Нам казалось, что это очень актуальная тема. И она возникла у нас немножко спонтанно. Да и митинг был организован до какой-то степени спонтанно, как минимум, информация о нем до меня и до моих коллег дошла через социальные сети. Из серии: пришли уведомления, что будет митинг. Мы решили снять этот сюжет немножко на свой страх и риск. Мы отдавали себе отчет, что, возможно, он в эфир не пойдет. Тем более что у нас есть определенный пакет сюжетов, которые мы каждый раз даем каналу. Мы этот сюжет сняли, каналу показали, но они сказали, что, к сожалению, поставить его в эфир не могут. У нас был некоторый запас сюжетов, поэтому из положения мы вышли.
Анна Качкаева: А объяснили-то как?
Никита Пурыжинский: Особо никаких объяснений не было. Тут есть такой момент, что он бы пошел в эфир только через неделю, и конечно, был бы намного менее актуальным. Но нам было немножко обидно, поэтому мы его выложили в Сеть. И если честно, даже не ожидали и близкого такого уровня интереса к нему. Может быть, сыграло то, что мы написали, что сюжет запрещенный, а он был, скорее, отклоненный, я бы так сказал. Кстати, сейчас название изменено, потому что мы решили, что это чуть-чуть некорректно. Но сюжет, мне кажется, не несет в себе никакой оппозиционной идеи.
Анна Качкаева: Абсолютно. Я считаю, что он сыграл ровно потому, что он первый раз... через несколько дней после того, как все увидели с вертолетов эту картинку, и вообще страна поняла, что в Москве вот такие массовые митинги и где-то в других городах тоже не маленькие, об этом несколько дней ничего не говорили. Потом об этом сказали два начальника. И сюжет попал, видимо, в ожидание того, чтобы кто-нибудь первый раз объяснил: эта масса – это кто, откуда она взялась.
Никита Пурыжинский: Я согласен. Основной вопрос, мне кажется, даже в соцсетях был: кто же туда пошел, кто это такие? Я знаю Васю, Петю, Машу, вот они пошли. Но я не понимаю, что они собой представляют в массе какой-то. Что за люди туда пришли? - мне хотелось ответить на этот вопрос. Это люди, у которых нормальный достаток, они не маргинальны, это не оголтелые сторонники каких-то оппозиционных партий, совсем маргинальных, это не люди, которые требуют свержения режима – «захватим Кремль, взорвем» и так далее. Ничего подобного! Это люди, которых в первую очередь обидело то, что, проголосовав на выборах, они увидели результат, даже близко не похожий на то, что видели в своей среде. Есть довольно известная шутка: я знаю человека, у которого есть друг, у которого есть родственник, у которого, вроде бы, теща собиралась голосовать за «Единую Россию».
Анна Качкаева: Причем никто не может опознать, где эта теща.
Никита Пурыжинский: И это было для многих людей одним из аргументов: я не знаю никого, кто голосовал за «Единую Россию», почему у нее такой высокий процент? А я знаю людей, которые голосовали за «Единую Россию», их не очень много. Из моих знакомых, наверное, человек 7-8, но я обзванивал далеко не каждого.
Анна Качкаева: Давайте все-таки определим социальный статус, возраст, настроение этих людей. А в сюжете показано, как люди пришли, кто они такие, как они слушали и кого слушали. И слушали как раз людей не политических, а Акунина, Парфенова в большей степени и с большим удовольствием. И вообще интеллигентно-литературная, киношно-телевизионная прослойка оказалась гораздо более для них важной, чем политики на трибуне. И я считаю, что финал замечательный, хотя он может очень многих раздражать, вероятно, кто москвичей сытых недолюбливает: куда они все пошли. «Ну, суббота, пойду, наверное, выпью». «Может быть, в клуб, может быть, в кино», «На дачу к детям» и так далее.
Никита Пурыжинский: Для меня этот момент был принципиальным, я его придумал до сюжета, это родилось не в процессе. Я примерно понимал, кого я там увижу, и мне было очень интересно, чем люди займутся после митинга. Я шел на этот митинг работать, но я и собирался туда сходить, с идеей, что ходить на митинг – это нормально, это не маргинально, это способ до какой-то степени управления страной. Ты можешь сходить в магазин, в кино, ты можешь поехать к детям на дачу, ты можешь сходить на митинг, если тебя что-то не устраивает. Мне кажется важным, что этот митинг показал, что участвовать в жизни страны – это не маргинально, это не плохо, это нормальное демократическое явление.
Анна Качкаева: Подтверждение социологов: средний возраст основной массы участников, по некоторым оценкам, - 25-35 лет, люди старших поколений тоже присутствовали, но гораздо в меньшем количестве. Социологи из Левада-Центра, из Академии наук, из Института философии и права говорят о том, что везде, где выходили люди, это был средний, образованный класс, так называемые «русские европейцы», которые чувствуют себя относительно не зависимыми от государства, знакомы с европейскими порядками, и у них высокое чувство собственного достоинства. Как правило, это преподаватели вузов, менеджеры, предприниматели, врачи, инженеры, ученые и очень много студентов. Так?
Никита Пурыжинский: Я абсолютно с этим согласен. Это люди зарабатывающие, работающие, не профессиональные революционеры, не профессиональные оппозиционеры. Это люди, которые в основном всю свою жизнь проводят в офисе, дома и в каких-нибудь развлекательных заведениях. То, что они все-таки встали и туда пошли, - явление, мне показалось, совершенно уникальное. Мне 24, и я такого никогда не видел. И для меня это было событием не шокирующим, но сильно удивляющим.
Что касается атмосферы на митинге. Мы немножко опоздали, появились на митинге уже в 2 часа. Мы должны были пройти прямо к сцене, чтобы записывать людей, выступающих на ней. Нам пришлось пройти, наверное, через 20 тысяч человек. Мы шли с камерой, со штативом, с кучей всякого оборудования. Со мной была продюсер Надя, которая очень помогала. И ее, например, люди передавали на руках, она маленькая. Нам помогали передавать всю эту технику. То есть никакого негатива, никакого «куда вы прете, журналюги проклятые!» - ничего подобного не было. У меня было ощущение как от какого-то концерта. Пол Маккартни приехал, и вот стоят хорошие, интересные, адекватные люди.
Анна Качкаева: Не было ни мата, ни пива, ни того, что бывает иногда – негативной агрессии.
Юрий Богомолов: Там не было «Манежной». Я тоже был на этом митинге. И поскольку я, в отличие от Никиты, помню митинги 90-х...
Анна Качкаева: И вы еще помните «оттепель».
Юрий Богомолов: Да. Но «оттепель» носила не публичный, а литературно-кинематографический...
Анна Качкаева: Но все-таки при вас выходили на площадь те, которые потом сели.
Юрий Богомолов: И все равно это было очень локальное явление. А здесь, я для себя определил, был момент солидарности. Эта демонстрация, митинг носил, как правильно выразился Акунин, не политический, а гигиенический характер. А я бы сказал – этический. Ведь за то время, которое прошло между двумя всплесками общественного интереса к политике, произошла очень важная вещь: политика стала чем-то одним, а жизнь бытовая, общественная, реальная стала чем-то другим. Казалось, это две не пересекающиеся сферы действительности. И появление Интернета, социальных сетей в это время только подчеркнуло эту границу. И подчеркнуло границу между телевидением эфирным и интернетовским общением. И в какой-то момент вдруг эти две не пересекающиеся параллельные линии, согласно Лобачевскому, пересеклись буквально у нас на глазах. И в этом есть какая-то особенность нашего времени. Это произошло в силу того, очевидно, что был нарушен какой-то общественный договор, а именно – то, что было попрано чувство собственного достоинства у довольно большого количества людей. Есть социальные проблемы, есть социальная напряженность в обществе, но вдруг момент попрания чувства собственного достоинства стал первичным, он выступил на передний план.
Анна Качкаева: Наверное. Леонид Бершидский перевел цитату с английского умершего вчера Вацлава Гавела, на мой взгляд, абсолютно точно отражающую то, что сейчас все в поисках объяснений этого феномена пребывают: «Никто из нас не знает всего потенциала, который дремлет в душе у населения, и всех способов, которыми это население может удивить нас при правильном стечении обстоятельств». По-моему, все, и власть, и оппозиция, пребывают... обстоятельства сложились, а вот что это такое, все изумились.
Никита Пурыжинский: На самом деле были удивлены даже сами люди на площади, потому что они не представляли, что их будет так много. Кто-то, правда, кричал: «Нас 150 тысяч!». Но, по моим ощущениям, 150 тысяч там, конечно, не было. Но было очень много людей. И все люди, с которыми я разговаривал, никто не ожидал, что их будет так много.
Анна Качкаева: И сами люди удивились, что их так много.
Никита Пурыжинский: И всевозможные лидеры, и оппозиционные, и не оппозиционные, которые выступали на сцене, они тоже были шокированы таким стечением народа.
Юрий Богомолов: А в 91-ом году путчисты, ведь тогда тоже люди вышли исключительно из-за оскорбленного чувства собственного достоинства. И тогда тоже было очень много молодежи. Я очень хорошо помню момент, когда люди были абсолютно аполитичными, но вдруг стали политизированными.
Анна Качкаева: Но была разница. Был восторг в будущее, вдруг все освободилось. Мы не понимали, куда это... А здесь другая ситуация.
Юрий Богомолов: Я вчера воткнулся сначала в документальный фильм об Абдрашитове, а затем в художественный фильм под названием «Слуга». А фильм – это своего рода комментарий к тому, что происходит сейчас, может быть, будет происходить завтра и послезавтра. Это кино о человеке, который был простым охранником у очень важного человека. Этот важный человек сделал своего охранника тоже очень большим человеком. Но отношения между ними диктатора и раба, слуги. И что там потом в жизни происходит... Говорят, что нет пророков в своем Отечестве. Были пророки. Это все было показано. Жизнь становится более-менее свободной, но рабское начало начинает себя так или иначе проявлять. И человек оказывается абсолютно зависимым. Мы всегда испытываем в момент возбуждения общественной жизни некий энтузиазм и эйфорию, но едва оно сглаживается – выступают на поверхность другие факторы, а именно факторы зависимости. Люди не привыкли быть свободными.
Анна Качкаева: Мне кажется, что еще проблема в том, что кроме эмоционального ощущения неудовлетворения и некоторой оскорбленности, все равно еще не сформулирована ни повестка дня, ни цели. Ясно, что лидеры вырастут, но их сейчас нет, скорее всего. И такая же растерянность, мне кажется... Все говорят, что Путин на «прямой линии» не изменился. Он изменился. Он остается тем же, но его образ уже не совпадает... Он неслучайно сказал, с кем он встретился.
Юрий Богомолов: И у него было противоречие. С одной стороны, он решил приобщиться и сказать, что это результат и продукт путинского режима...
Анна Качкаева: Легитимизировал это слово, назвал «путинское поколение».
Юрий Богомолов: С другой стороны, абсолютно отмежевался от него, попытался унизить его при помощи белых ленточек.
Анна Качкаева: Никита, у вас же есть сверстники, которые не разделяют ощущение оскорбленного достоинства. Я уж не говорю о том, что некоторых приводят просто с барабанами. У Романа Супера в «Неделе» (чуть более старшего вашего коллеги) был сюжет, часть которого была посвящена людям с Болотной, а часть – «Нашим», «Стали», «Молодой гвардии» и так далее. С которыми толком никто не разговаривает, а все время их куда-то отодвигают. Или они появляются как фрики в роликах, девочка из Воронежа или еще откуда-нибудь.
Юрий Богомолов: Они как бы «свои – не свои».
Анна Качкаева: И нормально про них, может быть, в нескольких документальных фильмах Манский показывал в прошлом году. Три девушки делали движение. Но тоже не ясно, то ли это циники карьерные, то ли они под камеру работали, то ли чего. И мне поэтому интересно, что вы про них скажете.
Никита Пурыжинский: Что касается людей, которые вообще не воспринимают этот митинг. Есть люди аполитичные, и их очень много было до недавнего момента даже среди тех, кто вышел на Болотную. В основном это были очень далекие от политики люди, никак с ней не связанные и ею не интересующиеся. Естественно, немалая их часть такими и осталась. Они на Болотную не пошли, им кажется, что это бессмысленно: «А зачем? Ну, приду я, и что?». Или: «И без меня справятся». Это один момент. Есть люди, которые абсолютно искренне... у меня есть такой знакомый, который считает, что никому страну, кроме Путина и Медведева, он бы не доверил. Человек видит в них сильных лидеров, особенно в Путине, конечно. Ну, до какой-то степени я с ним соглашусь, лидер он, безусловно, сильный. И есть очень много людей, в том числе и среди моих сверстников, которые считают, что России не нужна демократическая власть или нужна «суверенная демократия»: есть сильный лидер, который позволяет некую долю свободы.
И по поводу «Наших». Моя бывшая одноклассница в движении «Наши». Я знаю, что она попала туда очень неожиданным способом. Она была активистом Движения в защиту животных. И у «Наших» была в определенный момент программа по отлову и отправлению в приюты бездомных собак. Я не знаю, существует ли они сейчас. То есть я не могу сказать, что «нашисты» - это абсолютное зло. Например, у них есть отличное направление «Хрюша против», мне оно кажется очень правильным, интересным. И оно сделано по всем законам интернет-продвижения. Оно провокационное, они снимают ролики и борются с просроченными продуктами. У них есть какие-то реальные дела. И к ним у меня отношение, наверное, даже позитивное. И моя одноклассница туда попала как человек, который хочет защищать животных, и этим, насколько я знаю, она сейчас там и занимается. Правда, у них это направление практически закрылось. Есть люди в моем окружении, из моего университета есть два человека (я учился в МГУ на журфаке), один из них в движении «Наши» занимается каким-то взаимодействием с прессой... И я ему не завидую, потому что отношение к ним негативное, мне кажется, это «адвокатура дьявола». А второй пошел туда именно как потенциальный политтехнолог, он туда пошел делать карьеру и никогда этого не скрывал. Ему хотелось стать человеком, который лояльно относится к власти...
Анна Качкаева: Я думаю, лавры Суркова некоторым...
Никита Пурыжинский: Он хотел иметь какие-то рычаги, потому что никакой другой поддержки у него не было.
Юрий Богомолов: О Суркове трудно говорить, но лавры Тины Канделаки, которая очень хорошо раскрылась в «НТВшниках», многим не дают покоя. В «НТВшниках» она была тем замечательна, что она не столько старалась убедить в правоте «Единой России», в ее основательности, сколько пыталась сама перед собой оправдаться.
Анна Качкаева: Тем не менее, Тина Канделаки и Ксения Собчак очень разные, и Маргарита Симоньян, они все разные, но это то самое поколение Путина, как его ни назови, «дети декабря», которые на Болотную тоже сходили. И это очень разнообразный набор людей. И скорее, он благополучно-гламурный.
И теперь давайте немножко про телевизор. Помните, сколько раз за последние годы мы с вами пытались обсудить, где эти герои, какие герои, что за герои. И все разводят руками, потому что никто этого героя не обнаружил, не рассказал про него, и в кино этого нет. Это означает, что телевизор совсем уже, как и власть, отошел далеко от жизни? Или действительно никто не понимал? Что с телевизором-то произошло? Или где-то про это поколение все-таки пытались рассказывать? ЦТ отчасти языком, манерой, лицами весь год нам пыталось показать, что вот это нечто, что новое. Но очень немного. Может быть, еще в небольших репортажах.
Никита Пурыжинский: Мне кажется, что тут есть такая проблема, что эти люди далеки от телевизора как такового, он им неинтересен. И они не очень интересны телевизору. Многие люди, которые были на площади, это кидалты. То есть это люди, которые смотрят канал «2х2», им он близок, ну, не то что духовно, но, как минимум, он их увлекает. А все остальное они находят для себя в Интернете. И телеканал «Дождь», безусловно. Это «канал хипстеров», как его называют.
Анна Качкаева: Тем не менее, городского, образованного, с двумя языками, благополучного действительно среднего класса.
Никита Пурыжинский: Телеканал «Дождь» многим людям, которые были на площади, близок. Я с ними разговаривал, и это даже звучит в сюжете. Одна из опрошенных девушек говорит, что она узнала о митинге из Интернета, и единственный интернет-канал, который как-то рассказывал о готовящемся митинге, о Триумфальной и транслировал – это канал «Дождь». Эти люди не интересовались телевизором, телевизор не особо интересовался ими. Соглашусь, ЦТ, наверное, пытается немножко нащупать эту аудиторию.
Анна Качкаева: Очень странно, что все-таки ТНТ, СТС, которые нам говорили, что они про молодежь и с молодежью, выходит, что с другой и про другую. Потому что «Реальные пацаны», вроде бы, тоже про молодежь, и ее смотрят, как и «Дом-2», но это молодежь другого типа, которую 10 лет сумели описать, она, вроде бы, понятная, от чего плевались все взрослые, что они свою любовь ищут, пивком запивают и ведут себя так, как ведут. А вот эти все, которые с рэп-новостями и с каналом «Дождь», они оказались за бортом все развлекательного телевидения.
Никита Пурыжинский: У нас сейчас абсолютно развлекательное телевидение, на мой взгляд. Политики в нем довольно мало, и она узконаправленная. Эти люди могут высказывать какие-то мысли, которые далеки от того, что идет постоянно по центральным каналам, и пускать их в прямые эфиры или даже просто полноценно высказываться, наверное, довольно сложно. И я понимаю тут коллег.
Анна Качкаева: А я не очень понимаю. Юра, мы с вами уже давно наблюдаем за телевизором и знаем, как это было. Либо форточки откроют и этот класс выпустят, и он начнет формировать новую повестку дня, как было с «12 этажом», с «Общественным мнением» и так далее. Или это не начнется, и тогда он так и будет, не знаю где, между площадями и Интернетом. У вас какое ощущение, почему телевизор... Ровно потому, что он тоже разошелся в реальности со страной?
Юрий Богомолов: Мне кажется, что тут обоюдный момент. И телевизор разошелся, то есть эфир федеральных каналов разошелся с реальностью, в том числе и с молодой реальностью, и молодежь ушла от телевизора. И не потому, что им так уж наплевать на политику, но просто видно, что это совершенно другое поколение. Здесь еще вечный конфликт отцов и детей...
Анна Качкаева: Родителей этих детей тоже было много, 45-летних.
Юрий Богомолов: Я имею в виду не конкретные отношения. И не просто разошлись, а есть момент конфликта. Потому что телевидение, со своими политологами, оракулами, оно достаточно агрессивно по отношению к тому, что происходит. Достаточно послушать или посмотреть... по-моему, вне эфирного телевидения была жуткая картинка, где господин Кургинян сжигает белую ленточку.
Анна Качкаева: Этого не было на экране.
Юрий Богомолов: Шевченко, по-моему, в эфире «Честного понедельника» нападал на Болотную площадь, вернее, на тех, кто пытается оседлать. И вот этому поколению политологов кажется, что хотят реваншироваться 90-ые годы.
Анна Качкаева: Но похоже, что это не так.
Юрий Богомолов: Они пугаются собственной тени, поскольку ничего похожего. Единственное, что в 90-х годах людей моего поколения привлекает – это тот уровень свободы высказывания, а вовсе не тот олигархический капитализм, который цапал, хапал и так далее, и этим был жив, и этим питался.
Анна Качкаева: Я думаю, это то, что, наверное, объединяет и среднее поколение, мое, 40-ка, и молодое, 20-ти и 30-ти, именно в этом ощущении, что от духоты устали. И внутреннее чувство уважения к себе, и свободы – наверное, это и есть то чувство...
Никита Пурыжинский: Хочется открыть форточку.
Юрий Богомолов: Я уже знаю анонс «Честного понедельника», который будет опять посвящен этой проблеме, и примерно предполагаю, в каком направлении. И жду с нетерпением возвращения в эфир Андрея Михайловича Макарова.
Анна Качкаева: Потому что «Первый» еще не осмыслил происходящее.
Юрий Богомолов: Шевченко там отсутствует со своей программой «Судите сами», а другой площадки у них нет. Есть только так называемые аналитические программы Петра Толстого, и этим дело заканчивается. А сегодня, возможно, будет интересная программа Андрея Макарова, которая называется «Свобода и справедливость». Очень хорошее название для конкретной нашей ситуации. И возможно, начнется какой-то диалог. Чего нет у федеральных каналов, так это диалога.
Анна Качкаева: Никита, а у вас есть ощущение, что он нужен на экране для того, чтобы проговаривать какое-то будущее?
Никита Пурыжинский: Мне кажется, он нужен хотя бы потому, что в нем явно назрела необходимость. И если убрать полностью политический момент из телевидения и взять чисто экономический, сейчас телевидение проигрывает и в рейтингах, и теряет немалую часть именно платежеспособной аудитории потому, что с ней не разговаривает, потому что не обращается к ней никак. Когда «Первый» канал, НТВ вещают на всю Россию, может быть, всей России не так интересны проблемы беснующихся в Москве «зажравшихся». Но хотя бы «мелкие» каналы больше работают на крупные города. А в крупных городах так называемый креативный класс обязательно присутствует. Но он абсолютно ушел в Интернет, вся реклама от него ушла в Интернет. И поддаваясь цензуре или самоцензуре, мне кажется, они аудиторию теряют, да и деньги теряют.
Юрий Богомолов: Как и «Единая Россия» теряет. «Единая Россия» теряет урбанизированную, образованную, причем русскую сферу.
Анна Качкаева: И становится «партией национальных республик».
Юрий Богомолов: И становится точно так же, возможно, и само наше телевидение, я имею в виду первые четыре канала.
Анна Качкаева: Но там есть прорывы. Оно теперь тоже не одинаковое. На одном канале может быть два-три...
Юрий Богомолов: Сначала «Честный понедельник», а потом «Честное воскресенье».
Анна Качкаева: Или сначала «ЧП», или «Сегодня» с Поздняковым, а потом «Центральное телевидение».
Геннадий Сергеевич, Смоленская область, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Оба ваших гостя не сказали ни слова, что перед митингом вся Москва видела в небе вертолеты, видела дивизии, которые подходили к Москве. И сказали, что там были люди с достатком. Там были все, начиная от дворников.
Анна Качкаева: То есть были не только люди...
Никита Пурыжинский: Конечно. Я передаю свои ощущения и тех людей, с которыми я поговорил. Мне показалось, что больше там было все-таки людей с достатком. Они имеют доступ к Интернету, они сидят в социальных сетях, они снимают все это на мобильные телефоны и выкладывают безумное количество роликов. Многие из них были наблюдателями на выборах и так далее. И у них как раз есть, наверное, повод для возмущения.
Анна Качкаева: Это как раз люди, которые в данном случае были активными волонтерами. Они проверили, зафиксировали и поняли, что их гражданское чувство в данном случае оскорблено, потому что они конкретно зафиксировали какие-то вещи. Мы же видели эти ролики.
И я хочу сказать нашему слушателю, что мы не сознательно умолчали о вертолетах и дивизиях, которые... части, дивизии не двигались, но говорили о том, что, вроде бы, дивизия Дзержинского, какой-то полк был введен. Наверное. И видели машины. И была полиция. Но мы все можем свидетельствовать, что вели они себя чрезвычайно достойно, были даже любезны, я бы сказала, на этом митинге. Наверное, разрабатывались разные решения. И мы все, как журналисты, знаем, до последнего думали, что с этим делать. Но увидев такую массу, я думаю, разумные власти с разумными военными вряд ли решаются применять вертолеты.
Никита Пурыжинский: Полиция вела себя очень корректно, нормально, помогала. У нас были моменты, когда мы просили в чем-то помочь. Пропускала везде. То есть никаких проблем не возникало. И был забавный момент. Когда мы проходили через кордоны, был веселый полицейский, который ощупывал людей на предмет дымовых шашек, оружия. Мы его спрашиваем: «Ну как вам работается?». Он говорит: «За день так нащупаешься, что потом всякая дрянь снится». Причем он смеялся. И мы сразу поняли, что все будет хорошо.
Анна Качкаева: Это, конечно, ничего не означает, понятно, люди выполняют приказ, зависят от того, какое решение принимается наверху. Но внутреннее ощущение людей, которые были, оно сходится.
Никита Пурыжинский: Надо сказать, что полицейские были даже расслабленными до какой-то степени, у них не было ощущения, что сейчас что-то случится, и надо срочно действовать. Они просто следили за порядком. Я уходил и говорил некоторым спасибо.
Анна Качкаева: Я все время беспокоюсь, что «пушечное мясо» молодых ребят, которых одевают в «нашистские» одежды, привозят из маленьких городов, показывая «Макдональдс», Москву и живого Путина, и они очень радуются этому обстоятельству, как бы их не стравили с другим молодым поколением, их же ровесников только потому, что у них было разное детство.
Юрий Богомолов: У сегодняшней власти есть «бронепоезд на запасном пути» - это классовый и национальный.
Анна Качкаева: О чем и пишет нам Александр: «Не напугал никого этот митинг, а Путин отнесся к митингу на Болотной, скорее, с юмором. Да и чего ему бояться, Ельцин был куда менее популярен, против него в 90-ые выходили сотни тысяч, и то пережил. Постояли, покричали и разошлись. Вот когда их на Манежку выходят десятки тысяч и начинают громить – это для власти будет страшно».
Никита Пурыжинский: После Манежной тоже ничего не произошло. Мне кажется, тут и не было задачи, чтобы Путин сказал: «Слагаю с себя все полномочия. До свидания. Я пойду овец пасти». Конечно, он никогда бы этого не сделал. И было бы очень странно, если бы он вдруг это сделал. Люди вышли, казалось бы, ни для чего, они особо ничего не требовали, кроме посчитать честно голоса на выборах. У них не было политической программы. Мне показалось, люди хотели показать, что они вообще существуют, что их не устраивает не вся власть, не все государство, их не устраивают конкретные действия. И к ним они требуют внимания, требуют от них не отмахиваться.
Анна Качкаева: Я-то думаю, что мы все с вами живем в логике старых сценариев. Будущее уже наступило, а про то, каким оно будет, пока никто не понимает. Вот в этом, мне кажется, одна из развилок того, что мы видим, наблюдаем и за чем еще будем следить и как журналисты, и как граждане.
Со мной в студии – молодой журналист Никита Пурыжинский, автор не показанного на ТВЦ сюжета о митинге на Болотной площади, которому сделали биографию за эту неделю, этот ролик в Интернете уже посмотрели 800 тысяч, и Юрий Богомолов, обозреватель «Российской газеты».
Никита, часть наших слушателей могла не видеть сюжета, который все обсуждают, потому что не все в социальных сетях, а его так и не показали по каналу «ТВЦ». Хотя вы делаете вполне развлекательную программу для этого канала, она про Москву и про то, как живут жители мегаполиса. И как я понимаю, вы не собирались делать политический сюжет, а просто хотели рассказать про людей.
http://www.youtube.com/embed/UXvcwfH55oo
Никита Пурыжинский: Нам казалось, что это очень актуальная тема. И она возникла у нас немножко спонтанно. Да и митинг был организован до какой-то степени спонтанно, как минимум, информация о нем до меня и до моих коллег дошла через социальные сети. Из серии: пришли уведомления, что будет митинг. Мы решили снять этот сюжет немножко на свой страх и риск. Мы отдавали себе отчет, что, возможно, он в эфир не пойдет. Тем более что у нас есть определенный пакет сюжетов, которые мы каждый раз даем каналу. Мы этот сюжет сняли, каналу показали, но они сказали, что, к сожалению, поставить его в эфир не могут. У нас был некоторый запас сюжетов, поэтому из положения мы вышли.
Анна Качкаева: А объяснили-то как?
Никита Пурыжинский: Особо никаких объяснений не было. Тут есть такой момент, что он бы пошел в эфир только через неделю, и конечно, был бы намного менее актуальным. Но нам было немножко обидно, поэтому мы его выложили в Сеть. И если честно, даже не ожидали и близкого такого уровня интереса к нему. Может быть, сыграло то, что мы написали, что сюжет запрещенный, а он был, скорее, отклоненный, я бы так сказал. Кстати, сейчас название изменено, потому что мы решили, что это чуть-чуть некорректно. Но сюжет, мне кажется, не несет в себе никакой оппозиционной идеи.
Анна Качкаева: Абсолютно. Я считаю, что он сыграл ровно потому, что он первый раз... через несколько дней после того, как все увидели с вертолетов эту картинку, и вообще страна поняла, что в Москве вот такие массовые митинги и где-то в других городах тоже не маленькие, об этом несколько дней ничего не говорили. Потом об этом сказали два начальника. И сюжет попал, видимо, в ожидание того, чтобы кто-нибудь первый раз объяснил: эта масса – это кто, откуда она взялась.
Никита Пурыжинский: Я согласен. Основной вопрос, мне кажется, даже в соцсетях был: кто же туда пошел, кто это такие? Я знаю Васю, Петю, Машу, вот они пошли. Но я не понимаю, что они собой представляют в массе какой-то. Что за люди туда пришли? - мне хотелось ответить на этот вопрос. Это люди, у которых нормальный достаток, они не маргинальны, это не оголтелые сторонники каких-то оппозиционных партий, совсем маргинальных, это не люди, которые требуют свержения режима – «захватим Кремль, взорвем» и так далее. Ничего подобного! Это люди, которых в первую очередь обидело то, что, проголосовав на выборах, они увидели результат, даже близко не похожий на то, что видели в своей среде. Есть довольно известная шутка: я знаю человека, у которого есть друг, у которого есть родственник, у которого, вроде бы, теща собиралась голосовать за «Единую Россию».
Анна Качкаева: Причем никто не может опознать, где эта теща.
Никита Пурыжинский: И это было для многих людей одним из аргументов: я не знаю никого, кто голосовал за «Единую Россию», почему у нее такой высокий процент? А я знаю людей, которые голосовали за «Единую Россию», их не очень много. Из моих знакомых, наверное, человек 7-8, но я обзванивал далеко не каждого.
Анна Качкаева: Давайте все-таки определим социальный статус, возраст, настроение этих людей. А в сюжете показано, как люди пришли, кто они такие, как они слушали и кого слушали. И слушали как раз людей не политических, а Акунина, Парфенова в большей степени и с большим удовольствием. И вообще интеллигентно-литературная, киношно-телевизионная прослойка оказалась гораздо более для них важной, чем политики на трибуне. И я считаю, что финал замечательный, хотя он может очень многих раздражать, вероятно, кто москвичей сытых недолюбливает: куда они все пошли. «Ну, суббота, пойду, наверное, выпью». «Может быть, в клуб, может быть, в кино», «На дачу к детям» и так далее.
Никита Пурыжинский: Для меня этот момент был принципиальным, я его придумал до сюжета, это родилось не в процессе. Я примерно понимал, кого я там увижу, и мне было очень интересно, чем люди займутся после митинга. Я шел на этот митинг работать, но я и собирался туда сходить, с идеей, что ходить на митинг – это нормально, это не маргинально, это способ до какой-то степени управления страной. Ты можешь сходить в магазин, в кино, ты можешь поехать к детям на дачу, ты можешь сходить на митинг, если тебя что-то не устраивает. Мне кажется важным, что этот митинг показал, что участвовать в жизни страны – это не маргинально, это не плохо, это нормальное демократическое явление.
Анна Качкаева: Подтверждение социологов: средний возраст основной массы участников, по некоторым оценкам, - 25-35 лет, люди старших поколений тоже присутствовали, но гораздо в меньшем количестве. Социологи из Левада-Центра, из Академии наук, из Института философии и права говорят о том, что везде, где выходили люди, это был средний, образованный класс, так называемые «русские европейцы», которые чувствуют себя относительно не зависимыми от государства, знакомы с европейскими порядками, и у них высокое чувство собственного достоинства. Как правило, это преподаватели вузов, менеджеры, предприниматели, врачи, инженеры, ученые и очень много студентов. Так?
Никита Пурыжинский: Я абсолютно с этим согласен. Это люди зарабатывающие, работающие, не профессиональные революционеры, не профессиональные оппозиционеры. Это люди, которые в основном всю свою жизнь проводят в офисе, дома и в каких-нибудь развлекательных заведениях. То, что они все-таки встали и туда пошли, - явление, мне показалось, совершенно уникальное. Мне 24, и я такого никогда не видел. И для меня это было событием не шокирующим, но сильно удивляющим.
Что касается атмосферы на митинге. Мы немножко опоздали, появились на митинге уже в 2 часа. Мы должны были пройти прямо к сцене, чтобы записывать людей, выступающих на ней. Нам пришлось пройти, наверное, через 20 тысяч человек. Мы шли с камерой, со штативом, с кучей всякого оборудования. Со мной была продюсер Надя, которая очень помогала. И ее, например, люди передавали на руках, она маленькая. Нам помогали передавать всю эту технику. То есть никакого негатива, никакого «куда вы прете, журналюги проклятые!» - ничего подобного не было. У меня было ощущение как от какого-то концерта. Пол Маккартни приехал, и вот стоят хорошие, интересные, адекватные люди.
Анна Качкаева: Не было ни мата, ни пива, ни того, что бывает иногда – негативной агрессии.
Юрий Богомолов: Там не было «Манежной». Я тоже был на этом митинге. И поскольку я, в отличие от Никиты, помню митинги 90-х...
Анна Качкаева: И вы еще помните «оттепель».
Юрий Богомолов: Да. Но «оттепель» носила не публичный, а литературно-кинематографический...
Анна Качкаева: Но все-таки при вас выходили на площадь те, которые потом сели.
Юрий Богомолов: И все равно это было очень локальное явление. А здесь, я для себя определил, был момент солидарности. Эта демонстрация, митинг носил, как правильно выразился Акунин, не политический, а гигиенический характер. А я бы сказал – этический. Ведь за то время, которое прошло между двумя всплесками общественного интереса к политике, произошла очень важная вещь: политика стала чем-то одним, а жизнь бытовая, общественная, реальная стала чем-то другим. Казалось, это две не пересекающиеся сферы действительности. И появление Интернета, социальных сетей в это время только подчеркнуло эту границу. И подчеркнуло границу между телевидением эфирным и интернетовским общением. И в какой-то момент вдруг эти две не пересекающиеся параллельные линии, согласно Лобачевскому, пересеклись буквально у нас на глазах. И в этом есть какая-то особенность нашего времени. Это произошло в силу того, очевидно, что был нарушен какой-то общественный договор, а именно – то, что было попрано чувство собственного достоинства у довольно большого количества людей. Есть социальные проблемы, есть социальная напряженность в обществе, но вдруг момент попрания чувства собственного достоинства стал первичным, он выступил на передний план.
Анна Качкаева: Наверное. Леонид Бершидский перевел цитату с английского умершего вчера Вацлава Гавела, на мой взгляд, абсолютно точно отражающую то, что сейчас все в поисках объяснений этого феномена пребывают: «Никто из нас не знает всего потенциала, который дремлет в душе у населения, и всех способов, которыми это население может удивить нас при правильном стечении обстоятельств». По-моему, все, и власть, и оппозиция, пребывают... обстоятельства сложились, а вот что это такое, все изумились.
Никита Пурыжинский: На самом деле были удивлены даже сами люди на площади, потому что они не представляли, что их будет так много. Кто-то, правда, кричал: «Нас 150 тысяч!». Но, по моим ощущениям, 150 тысяч там, конечно, не было. Но было очень много людей. И все люди, с которыми я разговаривал, никто не ожидал, что их будет так много.
Анна Качкаева: И сами люди удивились, что их так много.
Никита Пурыжинский: И всевозможные лидеры, и оппозиционные, и не оппозиционные, которые выступали на сцене, они тоже были шокированы таким стечением народа.
Юрий Богомолов: А в 91-ом году путчисты, ведь тогда тоже люди вышли исключительно из-за оскорбленного чувства собственного достоинства. И тогда тоже было очень много молодежи. Я очень хорошо помню момент, когда люди были абсолютно аполитичными, но вдруг стали политизированными.
Анна Качкаева: Но была разница. Был восторг в будущее, вдруг все освободилось. Мы не понимали, куда это... А здесь другая ситуация.
Юрий Богомолов: Я вчера воткнулся сначала в документальный фильм об Абдрашитове, а затем в художественный фильм под названием «Слуга». А фильм – это своего рода комментарий к тому, что происходит сейчас, может быть, будет происходить завтра и послезавтра. Это кино о человеке, который был простым охранником у очень важного человека. Этот важный человек сделал своего охранника тоже очень большим человеком. Но отношения между ними диктатора и раба, слуги. И что там потом в жизни происходит... Говорят, что нет пророков в своем Отечестве. Были пророки. Это все было показано. Жизнь становится более-менее свободной, но рабское начало начинает себя так или иначе проявлять. И человек оказывается абсолютно зависимым. Мы всегда испытываем в момент возбуждения общественной жизни некий энтузиазм и эйфорию, но едва оно сглаживается – выступают на поверхность другие факторы, а именно факторы зависимости. Люди не привыкли быть свободными.
Анна Качкаева: Мне кажется, что еще проблема в том, что кроме эмоционального ощущения неудовлетворения и некоторой оскорбленности, все равно еще не сформулирована ни повестка дня, ни цели. Ясно, что лидеры вырастут, но их сейчас нет, скорее всего. И такая же растерянность, мне кажется... Все говорят, что Путин на «прямой линии» не изменился. Он изменился. Он остается тем же, но его образ уже не совпадает... Он неслучайно сказал, с кем он встретился.
Юрий Богомолов: И у него было противоречие. С одной стороны, он решил приобщиться и сказать, что это результат и продукт путинского режима...
Анна Качкаева: Легитимизировал это слово, назвал «путинское поколение».
Юрий Богомолов: С другой стороны, абсолютно отмежевался от него, попытался унизить его при помощи белых ленточек.
Анна Качкаева: Никита, у вас же есть сверстники, которые не разделяют ощущение оскорбленного достоинства. Я уж не говорю о том, что некоторых приводят просто с барабанами. У Романа Супера в «Неделе» (чуть более старшего вашего коллеги) был сюжет, часть которого была посвящена людям с Болотной, а часть – «Нашим», «Стали», «Молодой гвардии» и так далее. С которыми толком никто не разговаривает, а все время их куда-то отодвигают. Или они появляются как фрики в роликах, девочка из Воронежа или еще откуда-нибудь.
Юрий Богомолов: Они как бы «свои – не свои».
Анна Качкаева: И нормально про них, может быть, в нескольких документальных фильмах Манский показывал в прошлом году. Три девушки делали движение. Но тоже не ясно, то ли это циники карьерные, то ли они под камеру работали, то ли чего. И мне поэтому интересно, что вы про них скажете.
Никита Пурыжинский: Что касается людей, которые вообще не воспринимают этот митинг. Есть люди аполитичные, и их очень много было до недавнего момента даже среди тех, кто вышел на Болотную. В основном это были очень далекие от политики люди, никак с ней не связанные и ею не интересующиеся. Естественно, немалая их часть такими и осталась. Они на Болотную не пошли, им кажется, что это бессмысленно: «А зачем? Ну, приду я, и что?». Или: «И без меня справятся». Это один момент. Есть люди, которые абсолютно искренне... у меня есть такой знакомый, который считает, что никому страну, кроме Путина и Медведева, он бы не доверил. Человек видит в них сильных лидеров, особенно в Путине, конечно. Ну, до какой-то степени я с ним соглашусь, лидер он, безусловно, сильный. И есть очень много людей, в том числе и среди моих сверстников, которые считают, что России не нужна демократическая власть или нужна «суверенная демократия»: есть сильный лидер, который позволяет некую долю свободы.
И по поводу «Наших». Моя бывшая одноклассница в движении «Наши». Я знаю, что она попала туда очень неожиданным способом. Она была активистом Движения в защиту животных. И у «Наших» была в определенный момент программа по отлову и отправлению в приюты бездомных собак. Я не знаю, существует ли они сейчас. То есть я не могу сказать, что «нашисты» - это абсолютное зло. Например, у них есть отличное направление «Хрюша против», мне оно кажется очень правильным, интересным. И оно сделано по всем законам интернет-продвижения. Оно провокационное, они снимают ролики и борются с просроченными продуктами. У них есть какие-то реальные дела. И к ним у меня отношение, наверное, даже позитивное. И моя одноклассница туда попала как человек, который хочет защищать животных, и этим, насколько я знаю, она сейчас там и занимается. Правда, у них это направление практически закрылось. Есть люди в моем окружении, из моего университета есть два человека (я учился в МГУ на журфаке), один из них в движении «Наши» занимается каким-то взаимодействием с прессой... И я ему не завидую, потому что отношение к ним негативное, мне кажется, это «адвокатура дьявола». А второй пошел туда именно как потенциальный политтехнолог, он туда пошел делать карьеру и никогда этого не скрывал. Ему хотелось стать человеком, который лояльно относится к власти...
Анна Качкаева: Я думаю, лавры Суркова некоторым...
Никита Пурыжинский: Он хотел иметь какие-то рычаги, потому что никакой другой поддержки у него не было.
Юрий Богомолов: О Суркове трудно говорить, но лавры Тины Канделаки, которая очень хорошо раскрылась в «НТВшниках», многим не дают покоя. В «НТВшниках» она была тем замечательна, что она не столько старалась убедить в правоте «Единой России», в ее основательности, сколько пыталась сама перед собой оправдаться.
Анна Качкаева: Тем не менее, Тина Канделаки и Ксения Собчак очень разные, и Маргарита Симоньян, они все разные, но это то самое поколение Путина, как его ни назови, «дети декабря», которые на Болотную тоже сходили. И это очень разнообразный набор людей. И скорее, он благополучно-гламурный.
И теперь давайте немножко про телевизор. Помните, сколько раз за последние годы мы с вами пытались обсудить, где эти герои, какие герои, что за герои. И все разводят руками, потому что никто этого героя не обнаружил, не рассказал про него, и в кино этого нет. Это означает, что телевизор совсем уже, как и власть, отошел далеко от жизни? Или действительно никто не понимал? Что с телевизором-то произошло? Или где-то про это поколение все-таки пытались рассказывать? ЦТ отчасти языком, манерой, лицами весь год нам пыталось показать, что вот это нечто, что новое. Но очень немного. Может быть, еще в небольших репортажах.
Никита Пурыжинский: Мне кажется, что тут есть такая проблема, что эти люди далеки от телевизора как такового, он им неинтересен. И они не очень интересны телевизору. Многие люди, которые были на площади, это кидалты. То есть это люди, которые смотрят канал «2х2», им он близок, ну, не то что духовно, но, как минимум, он их увлекает. А все остальное они находят для себя в Интернете. И телеканал «Дождь», безусловно. Это «канал хипстеров», как его называют.
Анна Качкаева: Тем не менее, городского, образованного, с двумя языками, благополучного действительно среднего класса.
Никита Пурыжинский: Телеканал «Дождь» многим людям, которые были на площади, близок. Я с ними разговаривал, и это даже звучит в сюжете. Одна из опрошенных девушек говорит, что она узнала о митинге из Интернета, и единственный интернет-канал, который как-то рассказывал о готовящемся митинге, о Триумфальной и транслировал – это канал «Дождь». Эти люди не интересовались телевизором, телевизор не особо интересовался ими. Соглашусь, ЦТ, наверное, пытается немножко нащупать эту аудиторию.
Анна Качкаева: Очень странно, что все-таки ТНТ, СТС, которые нам говорили, что они про молодежь и с молодежью, выходит, что с другой и про другую. Потому что «Реальные пацаны», вроде бы, тоже про молодежь, и ее смотрят, как и «Дом-2», но это молодежь другого типа, которую 10 лет сумели описать, она, вроде бы, понятная, от чего плевались все взрослые, что они свою любовь ищут, пивком запивают и ведут себя так, как ведут. А вот эти все, которые с рэп-новостями и с каналом «Дождь», они оказались за бортом все развлекательного телевидения.
Никита Пурыжинский: У нас сейчас абсолютно развлекательное телевидение, на мой взгляд. Политики в нем довольно мало, и она узконаправленная. Эти люди могут высказывать какие-то мысли, которые далеки от того, что идет постоянно по центральным каналам, и пускать их в прямые эфиры или даже просто полноценно высказываться, наверное, довольно сложно. И я понимаю тут коллег.
Анна Качкаева: А я не очень понимаю. Юра, мы с вами уже давно наблюдаем за телевизором и знаем, как это было. Либо форточки откроют и этот класс выпустят, и он начнет формировать новую повестку дня, как было с «12 этажом», с «Общественным мнением» и так далее. Или это не начнется, и тогда он так и будет, не знаю где, между площадями и Интернетом. У вас какое ощущение, почему телевизор... Ровно потому, что он тоже разошелся в реальности со страной?
Юрий Богомолов: Мне кажется, что тут обоюдный момент. И телевизор разошелся, то есть эфир федеральных каналов разошелся с реальностью, в том числе и с молодой реальностью, и молодежь ушла от телевизора. И не потому, что им так уж наплевать на политику, но просто видно, что это совершенно другое поколение. Здесь еще вечный конфликт отцов и детей...
Анна Качкаева: Родителей этих детей тоже было много, 45-летних.
Юрий Богомолов: Я имею в виду не конкретные отношения. И не просто разошлись, а есть момент конфликта. Потому что телевидение, со своими политологами, оракулами, оно достаточно агрессивно по отношению к тому, что происходит. Достаточно послушать или посмотреть... по-моему, вне эфирного телевидения была жуткая картинка, где господин Кургинян сжигает белую ленточку.
Анна Качкаева: Этого не было на экране.
Юрий Богомолов: Шевченко, по-моему, в эфире «Честного понедельника» нападал на Болотную площадь, вернее, на тех, кто пытается оседлать. И вот этому поколению политологов кажется, что хотят реваншироваться 90-ые годы.
Анна Качкаева: Но похоже, что это не так.
Юрий Богомолов: Они пугаются собственной тени, поскольку ничего похожего. Единственное, что в 90-х годах людей моего поколения привлекает – это тот уровень свободы высказывания, а вовсе не тот олигархический капитализм, который цапал, хапал и так далее, и этим был жив, и этим питался.
Анна Качкаева: Я думаю, это то, что, наверное, объединяет и среднее поколение, мое, 40-ка, и молодое, 20-ти и 30-ти, именно в этом ощущении, что от духоты устали. И внутреннее чувство уважения к себе, и свободы – наверное, это и есть то чувство...
Никита Пурыжинский: Хочется открыть форточку.
Юрий Богомолов: Я уже знаю анонс «Честного понедельника», который будет опять посвящен этой проблеме, и примерно предполагаю, в каком направлении. И жду с нетерпением возвращения в эфир Андрея Михайловича Макарова.
Анна Качкаева: Потому что «Первый» еще не осмыслил происходящее.
Юрий Богомолов: Шевченко там отсутствует со своей программой «Судите сами», а другой площадки у них нет. Есть только так называемые аналитические программы Петра Толстого, и этим дело заканчивается. А сегодня, возможно, будет интересная программа Андрея Макарова, которая называется «Свобода и справедливость». Очень хорошее название для конкретной нашей ситуации. И возможно, начнется какой-то диалог. Чего нет у федеральных каналов, так это диалога.
Анна Качкаева: Никита, а у вас есть ощущение, что он нужен на экране для того, чтобы проговаривать какое-то будущее?
Никита Пурыжинский: Мне кажется, он нужен хотя бы потому, что в нем явно назрела необходимость. И если убрать полностью политический момент из телевидения и взять чисто экономический, сейчас телевидение проигрывает и в рейтингах, и теряет немалую часть именно платежеспособной аудитории потому, что с ней не разговаривает, потому что не обращается к ней никак. Когда «Первый» канал, НТВ вещают на всю Россию, может быть, всей России не так интересны проблемы беснующихся в Москве «зажравшихся». Но хотя бы «мелкие» каналы больше работают на крупные города. А в крупных городах так называемый креативный класс обязательно присутствует. Но он абсолютно ушел в Интернет, вся реклама от него ушла в Интернет. И поддаваясь цензуре или самоцензуре, мне кажется, они аудиторию теряют, да и деньги теряют.
Юрий Богомолов: Как и «Единая Россия» теряет. «Единая Россия» теряет урбанизированную, образованную, причем русскую сферу.
Анна Качкаева: И становится «партией национальных республик».
Юрий Богомолов: И становится точно так же, возможно, и само наше телевидение, я имею в виду первые четыре канала.
Анна Качкаева: Но там есть прорывы. Оно теперь тоже не одинаковое. На одном канале может быть два-три...
Юрий Богомолов: Сначала «Честный понедельник», а потом «Честное воскресенье».
Анна Качкаева: Или сначала «ЧП», или «Сегодня» с Поздняковым, а потом «Центральное телевидение».
Геннадий Сергеевич, Смоленская область, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Оба ваших гостя не сказали ни слова, что перед митингом вся Москва видела в небе вертолеты, видела дивизии, которые подходили к Москве. И сказали, что там были люди с достатком. Там были все, начиная от дворников.
Анна Качкаева: То есть были не только люди...
Никита Пурыжинский: Конечно. Я передаю свои ощущения и тех людей, с которыми я поговорил. Мне показалось, что больше там было все-таки людей с достатком. Они имеют доступ к Интернету, они сидят в социальных сетях, они снимают все это на мобильные телефоны и выкладывают безумное количество роликов. Многие из них были наблюдателями на выборах и так далее. И у них как раз есть, наверное, повод для возмущения.
Анна Качкаева: Это как раз люди, которые в данном случае были активными волонтерами. Они проверили, зафиксировали и поняли, что их гражданское чувство в данном случае оскорблено, потому что они конкретно зафиксировали какие-то вещи. Мы же видели эти ролики.
И я хочу сказать нашему слушателю, что мы не сознательно умолчали о вертолетах и дивизиях, которые... части, дивизии не двигались, но говорили о том, что, вроде бы, дивизия Дзержинского, какой-то полк был введен. Наверное. И видели машины. И была полиция. Но мы все можем свидетельствовать, что вели они себя чрезвычайно достойно, были даже любезны, я бы сказала, на этом митинге. Наверное, разрабатывались разные решения. И мы все, как журналисты, знаем, до последнего думали, что с этим делать. Но увидев такую массу, я думаю, разумные власти с разумными военными вряд ли решаются применять вертолеты.
Никита Пурыжинский: Полиция вела себя очень корректно, нормально, помогала. У нас были моменты, когда мы просили в чем-то помочь. Пропускала везде. То есть никаких проблем не возникало. И был забавный момент. Когда мы проходили через кордоны, был веселый полицейский, который ощупывал людей на предмет дымовых шашек, оружия. Мы его спрашиваем: «Ну как вам работается?». Он говорит: «За день так нащупаешься, что потом всякая дрянь снится». Причем он смеялся. И мы сразу поняли, что все будет хорошо.
Анна Качкаева: Это, конечно, ничего не означает, понятно, люди выполняют приказ, зависят от того, какое решение принимается наверху. Но внутреннее ощущение людей, которые были, оно сходится.
Никита Пурыжинский: Надо сказать, что полицейские были даже расслабленными до какой-то степени, у них не было ощущения, что сейчас что-то случится, и надо срочно действовать. Они просто следили за порядком. Я уходил и говорил некоторым спасибо.
Анна Качкаева: Я все время беспокоюсь, что «пушечное мясо» молодых ребят, которых одевают в «нашистские» одежды, привозят из маленьких городов, показывая «Макдональдс», Москву и живого Путина, и они очень радуются этому обстоятельству, как бы их не стравили с другим молодым поколением, их же ровесников только потому, что у них было разное детство.
Юрий Богомолов: У сегодняшней власти есть «бронепоезд на запасном пути» - это классовый и национальный.
Анна Качкаева: О чем и пишет нам Александр: «Не напугал никого этот митинг, а Путин отнесся к митингу на Болотной, скорее, с юмором. Да и чего ему бояться, Ельцин был куда менее популярен, против него в 90-ые выходили сотни тысяч, и то пережил. Постояли, покричали и разошлись. Вот когда их на Манежку выходят десятки тысяч и начинают громить – это для власти будет страшно».
Никита Пурыжинский: После Манежной тоже ничего не произошло. Мне кажется, тут и не было задачи, чтобы Путин сказал: «Слагаю с себя все полномочия. До свидания. Я пойду овец пасти». Конечно, он никогда бы этого не сделал. И было бы очень странно, если бы он вдруг это сделал. Люди вышли, казалось бы, ни для чего, они особо ничего не требовали, кроме посчитать честно голоса на выборах. У них не было политической программы. Мне показалось, люди хотели показать, что они вообще существуют, что их не устраивает не вся власть, не все государство, их не устраивают конкретные действия. И к ним они требуют внимания, требуют от них не отмахиваться.
Анна Качкаева: Я-то думаю, что мы все с вами живем в логике старых сценариев. Будущее уже наступило, а про то, каким оно будет, пока никто не понимает. Вот в этом, мне кажется, одна из развилок того, что мы видим, наблюдаем и за чем еще будем следить и как журналисты, и как граждане.