Александр Лукашенко обратился с ежегодным посланием к белорусскому народу и Национальному собранию. Одним из наиболее повторяемых слов этого выступления стало слово "демократия".
Лукашенко говорил о "созидательной демократии", о демократии, которая "не разрушает государство", о демократии, которую выстрадал белорусский народ. И, наконец, о демократии, от избытка которой перед президентскими выборами президента Белоруссии, как он признался, "начало подташнивать". Насколько по этому тезису можно оценивать дальнейшие политические перспективы Белоруссии?
Выступления Александра Лукашенко характерны именно тем, что он будто бы смеется над теми, кто ищет в его словах скрытый смысл или какие-то посылаемые кому-то сигналы. Но и это подозрение отдает некоторым усложнением образа белорусского президента, в речах которого традиционно самое интересное начинается, когда он отрывается от заготовленного текста. Отрывается от текста Лукашенко часто, возвращается к нему с явной неохотой, президенту тесно в сформулированных рамках и он импровизирует.
Его не интересует логика и последовательность, он может с гордостью сообщить, что за последние пять лет прирост населения в Белоруссии составил полмиллиона человек, а спустя несколько минут посетовать на проблемы с людскими ресурсами. Сказав один раз про то, что АЭС в Белоруссии непременно будет построена, он безо всякой видимой связи может вернуться к этому заявлении по ходу сюжета. Но именно такой рваный и непредсказуемый ритм, возможно, и спасает слушателя от той зевоты, которая одолевает любого, кто вынужден его слушать или ловить политические знаки.
Знаков и сигналов нет. Хотя при конспирологическом желании их можно углядеть в частоте и модальности упоминания России. С одной стороны, именно ей были посвящены намеки на попытки "нагнуть" Белоруссию в 2010 году. Именно она среди тех, кто диктует гордой Белоруссии цены на нефть. Но именно за нее вступился братский президент, сравнивая "бандитские" бомбардировки Ливии и войну в Южной Осетии, которая – хоть прямо это сказано не было – в этом контексте выглядела как справедливая. Можно углядеть какой-то сигнал в призыве Лукашенко "не артачиться" в сближении с Европой, которое неизбежно, хоть и не вполне понятно, кому этот призыв адресован.
У Лукашенко нет ни необходимости, ни желания посылать сигналы, а в умении писать между строк он никогда замечен не был. И от этого, возможно, его выступление еще интереснее. Он искренен, и, хоть уже не так зажигателен, как прежде, он со всей прямотой рассказывает о той стране, которую делает – и в это верит.
Отсюда все странности и противоречия, логические выверты и маленькие стилистические шедевры вроде "аморально спившегося человека". Главным в идейном наследии Людвига Эрхарда было, по его мнению, убеждение, что частные интересы важны лишь в той степени, в которой согласуются с общественными. И в это он верит с той же истовостью, как и в то, что про черную кошку в черной комнате сказал именно Дэн Сяопин. Он верит в то, что именно китайский путь приведет белорусов к среднеевропейскому уровню жизни. И этот путь для него неотделим от уверенности в своем праве диктовать частному бизнесу, на что тратить деньги и куда вкладывать заработанную валюту. Лукашенко даже не не подозревает, что такие привычки нынче принято не афишировать. Как он сам не афишировал своего таинственного разговора с Каддафи, в котором тот уверил белорусского президента в том, что западное телевидение все врет. Впрочем, это Лукашенко всю жизнь знал и без Каддафи – а теперь вдруг решил об этой беседе рассказать.
Он верит, что демократия существует исключительно для того, чтобы крепить силу власти, и именно в этой части должна быть востребована. Он верит, что развитое, как в Белоруссии, гражданское общество должно основываться на советах депутатов, но его уже можно укреплять политическими партиями.
Может быть, ему объяснили, что отнюдь не только паническая жадность белорусов виной тому, что в стране разносят в прах обменники. И доподлинно известно, что в белорусской власти есть экономисты, которые хорошо понимают, к чему приводит множественность валютных курсов. И не исключено, что какой-то частью сознания Лукашенко это тоже понимает. Но, во-первых, пагубность совершенного станет очевидна не завтра, а выживать надо сегодня. А, во-вторых, есть на свете люди, которым даже понимание очевидного совершенно не мешает со всей искренностью продолжать верить в обратное.
Это - государство, которое Лукашенко себе единственным образом представляет. Это государство в кольце врагов – что тоже не только политтехнология: в его замполитские времена это называли мировоззрением. И мировоззрение совершенно не мешает налаживать с врагами связи, и у Лукашенко несколько раз вырывается слово "транзит", который он, кажется, так и понимает - как игру на разнице политических курсов.
И в том, что он говорит про расследование теракта, тоже не надо искать ничего эпохального, какими бы трагикомичными не выглядели подробности взросления "витебских взрывников". Лукашенко верен себе: он ищет бонусы в том, что происходит здесь и сейчас, в данном случае – после, как он сказал, "случая на "Октябрьской". И эти бонусы находит. Не очень большие. Но вполне достаточные, чтобы снова и снова посрамить тех, кто уже 17 лет уверяет, что уж этого кризиса Лукашенко не переживет. Переживет. То есть, выживет. А других задач власть в нарисованном Лукашенко государстве перед собой и не ставит
Лукашенко говорил о "созидательной демократии", о демократии, которая "не разрушает государство", о демократии, которую выстрадал белорусский народ. И, наконец, о демократии, от избытка которой перед президентскими выборами президента Белоруссии, как он признался, "начало подташнивать". Насколько по этому тезису можно оценивать дальнейшие политические перспективы Белоруссии?
Выступления Александра Лукашенко характерны именно тем, что он будто бы смеется над теми, кто ищет в его словах скрытый смысл или какие-то посылаемые кому-то сигналы. Но и это подозрение отдает некоторым усложнением образа белорусского президента, в речах которого традиционно самое интересное начинается, когда он отрывается от заготовленного текста. Отрывается от текста Лукашенко часто, возвращается к нему с явной неохотой, президенту тесно в сформулированных рамках и он импровизирует.
Его не интересует логика и последовательность, он может с гордостью сообщить, что за последние пять лет прирост населения в Белоруссии составил полмиллиона человек, а спустя несколько минут посетовать на проблемы с людскими ресурсами. Сказав один раз про то, что АЭС в Белоруссии непременно будет построена, он безо всякой видимой связи может вернуться к этому заявлении по ходу сюжета. Но именно такой рваный и непредсказуемый ритм, возможно, и спасает слушателя от той зевоты, которая одолевает любого, кто вынужден его слушать или ловить политические знаки.
Знаков и сигналов нет. Хотя при конспирологическом желании их можно углядеть в частоте и модальности упоминания России. С одной стороны, именно ей были посвящены намеки на попытки "нагнуть" Белоруссию в 2010 году. Именно она среди тех, кто диктует гордой Белоруссии цены на нефть. Но именно за нее вступился братский президент, сравнивая "бандитские" бомбардировки Ливии и войну в Южной Осетии, которая – хоть прямо это сказано не было – в этом контексте выглядела как справедливая. Можно углядеть какой-то сигнал в призыве Лукашенко "не артачиться" в сближении с Европой, которое неизбежно, хоть и не вполне понятно, кому этот призыв адресован.
У Лукашенко нет ни необходимости, ни желания посылать сигналы, а в умении писать между строк он никогда замечен не был. И от этого, возможно, его выступление еще интереснее. Он искренен, и, хоть уже не так зажигателен, как прежде, он со всей прямотой рассказывает о той стране, которую делает – и в это верит.
Отсюда все странности и противоречия, логические выверты и маленькие стилистические шедевры вроде "аморально спившегося человека". Главным в идейном наследии Людвига Эрхарда было, по его мнению, убеждение, что частные интересы важны лишь в той степени, в которой согласуются с общественными. И в это он верит с той же истовостью, как и в то, что про черную кошку в черной комнате сказал именно Дэн Сяопин. Он верит в то, что именно китайский путь приведет белорусов к среднеевропейскому уровню жизни. И этот путь для него неотделим от уверенности в своем праве диктовать частному бизнесу, на что тратить деньги и куда вкладывать заработанную валюту. Лукашенко даже не не подозревает, что такие привычки нынче принято не афишировать. Как он сам не афишировал своего таинственного разговора с Каддафи, в котором тот уверил белорусского президента в том, что западное телевидение все врет. Впрочем, это Лукашенко всю жизнь знал и без Каддафи – а теперь вдруг решил об этой беседе рассказать.
Он верит, что демократия существует исключительно для того, чтобы крепить силу власти, и именно в этой части должна быть востребована. Он верит, что развитое, как в Белоруссии, гражданское общество должно основываться на советах депутатов, но его уже можно укреплять политическими партиями.
Может быть, ему объяснили, что отнюдь не только паническая жадность белорусов виной тому, что в стране разносят в прах обменники. И доподлинно известно, что в белорусской власти есть экономисты, которые хорошо понимают, к чему приводит множественность валютных курсов. И не исключено, что какой-то частью сознания Лукашенко это тоже понимает. Но, во-первых, пагубность совершенного станет очевидна не завтра, а выживать надо сегодня. А, во-вторых, есть на свете люди, которым даже понимание очевидного совершенно не мешает со всей искренностью продолжать верить в обратное.
Это - государство, которое Лукашенко себе единственным образом представляет. Это государство в кольце врагов – что тоже не только политтехнология: в его замполитские времена это называли мировоззрением. И мировоззрение совершенно не мешает налаживать с врагами связи, и у Лукашенко несколько раз вырывается слово "транзит", который он, кажется, так и понимает - как игру на разнице политических курсов.
И в том, что он говорит про расследование теракта, тоже не надо искать ничего эпохального, какими бы трагикомичными не выглядели подробности взросления "витебских взрывников". Лукашенко верен себе: он ищет бонусы в том, что происходит здесь и сейчас, в данном случае – после, как он сказал, "случая на "Октябрьской". И эти бонусы находит. Не очень большие. Но вполне достаточные, чтобы снова и снова посрамить тех, кто уже 17 лет уверяет, что уж этого кризиса Лукашенко не переживет. Переживет. То есть, выживет. А других задач власть в нарисованном Лукашенко государстве перед собой и не ставит
