Америка и Россия установили дипломатические отношения в начале XIX века. Молодой русский царь Александр I симпатизировал и даже покровительствовал новорожденной заокеанской республике. Но частные люди обеих стран вступили в контакт друг с другом раньше и продолжали общаться при любой политической погоде. Эмиграция ещё совсем недавно была билетом в один конец. Но имена, память рано или поздно возвращаются, поэтому новый проект Студии подкастов Радио Свобода называется "Обратный адрес". Среди наших героев есть и люди, у кого был обратный билет, но кто вернулся домой другим человеком. Есть те, кто никогда не забывал свой обратный адрес, и те, кто забыл, но вспомнил. Всё это – их испытания и свершения, их несчастья и их удачи – наше общее достояние. Разделим же с ними и то, и другое.

Люди – это судьбы. Те, кто стремился за океан, слышали зов судьбы, но не могли предугадать ее. Кому-то суждено было раствориться и умереть в безвестности, кому-то - принести славу новому отечеству. Но и растворившиеся вплели свою нить в гобелен истории, как выражался Торнтон Уайлдер.

– Ой, это было так давно! Ты знаешь, родители мои попали в Нальчик, в Кабардино-Балкарию, перед войной. И знаешь почему? Родителей их расстреляли.
Одного убили красные, другого убили белые. Две недели. Видишь, как получилось.

12 лет назад я переехал в маленький город на севере штата Нью-Йорк. Лег спать в пустой квартире на надувной матрас (мебель должны были привезти утром) и проснулся от звуков фортепиано. Играли Рахманинова. Оказалось, в квартире напротив живет русская пара, Нина и Олег. Мы познакомились. Нина любит поговорить. Мы с ней подолгу гуляли, и я слушал, слушал... Много раз предлагал ей записаться для радио, но она отказывалась. И все-таки этот момент наступил, она сама мне предложила. У Нины, как у натуры артистической, ассоциативное мышление, она перескакивает с предмета на предмет, не соблюдает хронологии, но мне нравится слушать ее именно такой. Я старался не перебивать ее.

–​ Родина моя, моих предков –​ ​Николаевщина на Буге. Прабабушка моя была дворянка, из богатой семьи. Когда дали вольную крепостным, она по любви через окошко удрала с крепостным. Родители ее прокляли. И она родила троих сыновей. Сначала он какую-то лошадёнку взял, возил зерно на элеватор. Потом у него уже был обоз. Потом он стал помещиком. И трое сыновей. И мой дедушка был младшим. Вот он и пошёл в народ, в демократы пошел. Бабушка моя не верила в революцию, говорила: "Не ті паны, так ці". А он: "Нет, Дашенька, что ты! Наша Люсенька будет жить в прекрасной стране". Ну, расстреляли. Моя бабушка стала вдовой в 26 лет. А ему было 29 –​ ​дедушке, которого расстреляли. Просто так. Пришли одни... Знаешь, в девятнадцатом году, туда-сюда... Я только видела портрет моего деда. Красивый такой, благородный, умница. Между прочим, он говорил на идиш, потому что все его друзья были евреи. Он пошел на верфь работать в Николаеве –​ ​город Николаев, в честь нашего царя-батюшки. Мама говорила, что он очень любил театр. Он хотел, чтобы моя мама была актрисой. А мама категорически не хотела быть актрисой. И не хотела, чтобы я стала актрисой.

– Про маму рассказала, а папа кто был?

– Мой папа? Строитель. Он был тоже из помещичьей семьи. Там было восемь душ детей. Его отца расстреляли на его глазах, ему было 13 лет, моему папе. 13 лет, и на глазах этого мальчика, такого тинейджера, расстреляли отца. А как расстреляли? Они были помещики. Восемь душ детей. Старшие, конечно, уже гимназию закончили, а эти еще маленькие были. Мишка потом лётчиком стал. А папа был 13-летний подросток. Они учились с мамочкой в одной и той же школе. Деревня была большая, очень культурная. Театр был в народном доме, гимназия была... Разруха. И вот машина появилась. Подъезжает к дому. Двухэтажному, потому что много детей было по папиной линии. А мамин папа был уже как бы в советах, комиссар. Приезжают. Продразвёрстка. "Чья це хата?" –​ ​"А то Савинских!" Ну, деревня, естественно, собралась. "Що він за чоловік?" Одна какая-то дура сказала: "Да чоловiк он хороший, но дуже високи поборы бере". А он в эполетах вышел, такой, знаешь, дворянин... Воевал в японскую войну, заслужил, георгиевский кавалер. "Ну, становись. Последнее желание?" Он пошел в дом, вышел, выпил водки, как мама мне рассказывала... Все-то думали, что он через заднюю дверь в лес уйдет, а он пришел, сел. И его расстреляли. Последнее желание: выпил водки...

Советская власть в Николаеве была установлена в январе 1918 года, но уже в марте в город вошли австрийские и немецкие части. В марте 1918-го советские войска в союзе с атаманом Григорьевым отбили Николаев. Однако в апреле город заняли французские войска и части Добровольческой армии. В мае Николаев захватили части Григорьева и Махно, но удерживали его всего двое суток, после чего произошло третье установление советской власти. Наконец в августе 1919-го город взяли деникинские войска под командованием генерала Слащева.

В сводке отдела пропаганды при главнокомандующем вооруженными силами на Юге России от 26 августа 1919 года говорится: "Николаев. К коменданту являются беспрестанно для регистрации офицеры, укрывавшиеся в окрестных селах и деревнях от большевиков. Они рассказывают ужасы. Пылают деревни, зажженные большевиками. Матросы уничтожают крестьянское добро, сжигают весь хлеб за невозможностью унести его с собой. Расстреливается домашний скот; разрушаются сельскохозяйственные машины. Там, где раньше крестьяне восставали против большевистских властей, большевики, не встречая мужчин в деревнях, переносят злобу на женщин и детей. Например, в одной деревне, где население перебило отряд коммунистов, большевики раздевали донага женщин и с издевательствами заставляли их идти перед пьяной толпой. Найдено много трупов детей с отрезанными конечностями". Части Слащева оставили Николаев в январе 1920-го. 1 февраля в Николаеве состоялось четвертое и окончательное установление советской власти.

– ​...А через две недели пришли белые и расстреляли другого моего деда, маминого папу. Вот. Причём он мог убежать тоже. Но там еще его товарищи были. Он просидел ночь перед расстрелом... Он же спасал жизни евреям тоже, это были его друзья. Бабушка выходила, такая красотка вроде меня... Тиф тогда свирепствовал. Казаки приходят, а она: "Самогонка!" – и не пускает... а там кругом евреи, во всех дырках сидят его друзья. И моя бабушка никого не подпускала к ним. "Тиф? Вот тебе луковица, вот тебе самогонка". Ну, они напьются и уходят. Поэтому, когда его посадили, уже белые пришли, он мог убежать тоже, ему устроили побег, а он говорит: а там же ещё мои друзья, мои товарищи по борьбе. И он просидел ночь у открытой двери и никуда не убежал. Моя бабушка овдовела.

Генерал Слащев поддерживал порядок в городе внесудебными казнями, жертвами которых становились и военнослужащие подчиненных ему частей. Сообщения о репрессиях против евреев в период, когда Слащев контролировал город, ненадежны. Более того, он предотвратил еврейский погром. Однако в ноябре 1919 года в Николаеве был расстрелян 61 большевик-подпольщик. В списке расстрелянных много еврейских фамилий. Среди них значится и Герш Колленберг. Его брат, курсант Московской пехотной школы Лазарь Колленберг в январе 1929 года отомстил генералу, застрелив его в общежитии военных курсов, где тогда преподавал Слащев.

– ​Почему мы оказались на Кавказе? Мама тайно с папой венчалась. Потому что это было как Монтекки и Капулетти, понимаешь ли, была какая-то такая конфронтация между двумя семьями. Они поженились –​ ​им было по семнадцать. Но они решили удрать на Кавказ, потому что решили жить самостоятельно, далеко, вот. И поэтому так получилось, что я родилась на Кавказе.

– Немцев помнишь, оккупацию?

– ​Да. Очень рано помню. Понимаешь, они же рвались к нефти, немцы... точнее, это уже не немцы были, а румыны, итальянцы. Их, конечно, встречали с цветами. Нальчик очень близко от Грозного, где была нефть, к чему они стремились. Это был последний город на Кавказе, который немцы и их союзники смогли оккупировать, – Нальчик. А я прекрасно помню такой забор, и уже немцы отступали. Даже уже не немцы, наверное, а союзные войска –​ ​румыны, итальянцы (немецкие и румынские войска оккупировали Нальчик с ноября 1942 года по январь 1943-го. –​ РС). Они не были такими свирепыми. А мама была украинка по крови, черноглазая, брюнетка, а я блондиночка такая, ангелочек. И моя бабушка боялась, что маму примут за еврейку, и она ее прятала все время. А мама была такая независимая. Вот я помню, она держит меня на руках, а эти уже, войска, отступают. И вдруг отделяется один человек от обоза. Я это прекрасно помню, мне было тогда ну два с половиной, наверное, года. И подходит... Мама держит меня на руках... И он даёт мне шоколадку. А я терпеть не могу шоколад, до сих пор не люблю. Я как сейчас помню: отломил кусочек и мне в ротик закладывает этот кусочек шоколада. А я его так чуть-чуть прожевала и ему в лицо выплюнула!

Отец тем временем воевал.

– Его забрали на фронт - я его и не помню, мне было пять месяцев, когда он ушёл на фронт. Мама уже не чаяла его увидеть, думала, что он пропал, его не было. Когда он вернулся и разыскал нас в Нальчике, мне уже было четыре с половиной года, война прошла. И он взял меня, на колени посадил, а я говорю: "А ты не мой папа!" Он так напружинился: "А кто твой папа?" Я говорю: "Мой папа маленький, серенький, с хвостиком". Потому что его серый такой комбинезон на гвоздике висел, я его и представляла: маленький, серенький, с хвостиком. Как зайчик какой-то.

Мама была единственная дочка у родителей. Бабушка вторым браком вышла замуж за... он был серб, Божич Дмитрий Михайлович, мой дедушка. Ну я-то своего другого дедушку только на портрете видела. А бабушка была молодая вдова. А дедушка был георгиевский кавалер, замечательный, добрый, удивительный, красивый такой. Он сказочник просто был. Все умел руками делать. Он едва-едва умел расписываться. Какую-то там букву "Б" –​ ​и всё, "Божич" уже не умел. Невероятно талантливая личность. Он был, как тебе сказать, такой гениальный механик, что ли. Когда уже никто не мог починить, только мой дедушка Дмитрий мог это сделать. Имея вообще два класса образования. Когда телевизор появился... ну, купили наши родители телевизор... он к нему долго присматривался. Это уже 50-е годы были, мы оказались в Черкассах на Украине: Полтавщина на той стороне, Черкассы на этой, на Днепре, 200 километров от Киева. Он смотрел-смотрел, присматривался к этому телевизору, разобрал его, на газетке все детали разложил, хотел познать как бы нутро этого... тогда это еще было невероятное совершенно явление... А потом всё собрал.

– И заработало?

– ​Да. Он умер – ​ему было 90... нет, 80 лет. Я помню, что я от него не отходила. Знаешь, как принято было тогда – ​в доме лежал труп, никаких церквей, ничего этого не было.

Я помню, когда Сталин умер, в 53-м году... ой, мама родная! Мы рыдали. Ну отец родной... А дедушка подошёл так – ​печка у нас была такая, плита –​ ​подошёл, золу выбрал, плюнул и сказал: "Подох". Я так была шокирована, пионерка такая, знаешь... Хорошо, что мне мама кое-что рассказывала. Тайна! Ну, она видела, что я умненькая девочка была. Это было 5 марта 53-го года. И как лучшую ученицу меня поставили под пионерским салютом... Школа наша была такая, бывший дворец: вот так лестница сюда, две лестницы туда, там актовый зал, где начиналась я как актриса. Бюст Сталина, конечно. И вот лучших учеников на 45 минут поставили под салютом, стояли мы под этим бюстом Сталина. Мама родная... откуда взялась мартовская муха? Она у меня жужжит между коленями, а я не шелохнусь, стою под салютом... ой, никогда не забуду! Так 45 минут под салютом и простояла, дура.

Дедушку в ежовщину посадили. А почему посадили? Какой-то придурок, таких много было... "Він, мабуть, шпиён". –​ ​"Почему шпиён?" –​ ​ "Тому що він дуже часто на часы дивиться". А часы подарил ему не то Буденный, не то Ворошилов.

В ноябре 1938 года началось сворачивание массового террора –​ "ежовщины". Из мест заключения было освобождено от 100 до 150 тысяч политзаключенных, в том числе уже отправленных по этапу в лагеря.

– ​Вот мама не хотела быть актрисой. А я с детства, уже в четыре с половиной года хорошо пела. Ну, тарелка, знаешь, такая, радио. Я всё копировала, и меня называли "чудо-девочка". Бабушка поёт, папа поёт, мама поёт, квартирантка поёт, и я пою. Мне было всё равно, какой голос, и очень гармонический слух был. В четыре с половиной года я уже свободно могла перейти на второй голос, подголоски какие-то украинские. А первый спектакль, который я сделала... я была, как бы теперь сказали, продюсер, в четвертом классе. Ну тогда "Золушка" был такой популярный фильм, знаешь, с Яниной Жеймо. Это была моя первая работа актерская.

И вот я, значит, такая родилась актриса. Потом я уже сыграла в школе Любку Шевцову, потом на одном и том же вечере читала Пушкина, пела из "Прилепы и Миловзора", Миловзора пела: "Я здесь, но скучен, томен..." (пастораль "Прилепа и Миловзор" –​ вставной номер из второго акта оперы Чайковского "Пиковая дама". Партия Миловзора написана для контральто. –​ РС). Потом сыграла Русалку в школе. А потом еще Алёну Дмитриевну в "Песне про купца Калашникова". Это все в школе, 10-й класс.

Вот. И меня уже местный театр украинский наметил взять. Я даже об этом не знала. Как я попала в театр? Это был какой год уже? 59-й. Я заканчивала школу. И к нам по обмену приехал русский драматический театр из Новгорода Великого. По обмену: наш театр украинский туда в Новгород поехал, а они приехали к нам. Мама у меня не хотела, чтобы я была актрисой, ни в коем случае: "У тебя ноги короткие, ты не такая высокая, у тебя голос не такой..." А я подала документы в училище МХАТа, конечно. Даже в школьной стенгазете посвящено мне было такое маленькое четверостишие:

Савинской стать актрисой МХАТа
Желают все друзья-ребята.
Но для того, чтобы актрисой стать,
Нужно всё учить на пять!

А я категорически... ну алгебра, геометрия –​ ​ещё куда ни шло, но я ни одной задачки по тригонометрии не решила. Принципиально, терпеть ненавидела точные науки.

А мой двоюродный брат был проректор Киевского университета в это время. Знаешь, убежденный большевик такой. Ну поколение такое было... И мама от меня скрыла приглашение на прослушивание в училище МХАТа. Пришла бумага, а она скрыла ее. Она очень не хотела, чтобы я была актрисой. И меня, конечно, просто за уши потащили в Киевский университет на филологический факультет. И я там, как бы сказать, целый год училась на филолога. А сама себе думаю: "Ну ничего, через год я опять буду поступать".

И тут приезжает театр. Прекрасный театр, кстати сказать. Я прослужила там семь лет. А я в самодеятельности, конечно. Знаешь, талант, он как ручей истекает из тебя... В народный театр попала при доме офицеров. А там они и работали. И нужна была массовка. ... Ну и меня взяли в массовку. Какие-то "Сельские вечера", пьесочка такая была... ("Сельские вечера" – комедия коми драматурга и актера Василия Леканова. В переводе Александра Успенского шла во многих театрах СССР. – РС)

...А театр был очень хороший. Весь этот курс, назывался "Гайдебурова", школа Гайдебурова тогда была, они все питерские были...

Павел Гайдебуров –​ русский актер, получивший известность еще до революции. Основатель Общедоступного, затем Передвижного театра в Петербурге. С 1933 года руководил Колхозно-совхозным передвижным театром имени Леноблисполкома, работал в Ярославском театре драмы, московском Камерном театре, Театре имени Вахтангова, преподавал. Новгородский театр драмы ведет свою историю с 1825 года.

...И тут война. Они закончили... молоденькие, по 18, по 19 лет. Началась война, и они примкнули к Волховскому фронту, чтобы какую-то еду получать, какую-то похлебку есть, понимаешь?

Начало войны застало театр на гастролях. Труппа разбилась на фронтовые концертные бригады, выступавшие перед бойцами Ленинградского и Волховского фронтов. Работа в Новгороде возобновилась после освобождения города в январе 1944 года.

И поэтому весь этот театр осел в Новгороде. Это 200 километров от Питера. И вот я попала в прекрасный театр, великолепная школа... Помню, какой-то спектакль был – ​ну и я в сарафане там, какая-то самодеятельность. И я запуталась в сарафане, упала. Так прямо носом в публику! Ну, я не растерялась. Подхватила этот сарафан: "Девочки, сначала!". А тогда было принято: режиссер обязательно сидел в зале и контролировал игру актеров, инкогнито. Ну, он, конечно, сказал, что вот девчонка смешно вышла из положения. Там солдатики грохнули от смеха. И меня пригласили... А я в это время уже Нилу Снижко играла в самодеятельности, в спектакле "Барабанщица" Салынского.

Героиня пьесы Нила Снижко, работавшая во время оккупации переводчицей в гестапо по заданию подполья, после освобождения помогает раскрыть оставшуюся в городе немецкую агентурную сеть и в конце концов гибнет от вражеской пули.

И меня пригласили пред ясны очи главного режиссера Владимира Семеновича Ефимова. Ой, боже мой! Такой народный-пренародный... "Нина, я хочу поговорить с вашими родителями. Не хотите ли быть у нас в театре во вспомогательном составе?" Я говорю: "Ой, конечно!" Ну, пригласили моих родителей. О чем они там говорили, я не знаю. Театр уж уехал в свой Новгород Великий. И вдруг я получаю приглашение официальное во вспомогательный состав Новгородского областного театра драмы.

И я же ещё поступала во ВГИК. Уже имея приглашения в два театра, украинский местный, черкасский, и в русский театр драмы в Новгороде, я всё-таки решила попробовать поступить во ВГИК. Причем мама меня всё время портила, говорила: "Нинка, ты курносая, у тебя ноги короткие, у тебя голос небольшой". А я всё-таки решила. И ты знаешь, толпища была страшная во ВГИК. И все отпадали, отпадали, отпадали. Сотни, сотни детей. А там был курс Герасимова и Макаровой. 59-й год. Уже отобрали, там была Галина Польских, красивая такая, чудная, уже там все были...

Помимо Галины Польских, в актерскую мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой поступили тогда Жанна Болотова, Николай Губенко, Евгений Жариков, Лариса Лужина, Сергей Никоненко, Жанна Прохоренко, Лидия Федосеева...

И ты знаешь, отобрал меня... ни Герасимова, ни Макаровой в жюри не было. А я читала "Девушка и смерть", тоненькая такая была, застенчивая невероятно. Я помню, как там... ну три фразы скажешь, и тебе: "Спасибо, достаточно, до свидания". А я вышла и читаю: "На траве атласной в лунном блеске девушка сидит богиней вешней. Как земля гола мммм... грудь ее обнажена бесстыдно..." А мне так стыдно было! "Два соска, как звезды, красят грудь..." Я уже просто вся была в краске от этих слов. Я думала, они меня остановят, а они не останавливают! Все читаю и читаю. Я уже думала, я уписаюсь от страха.

–​ Потом из жюри мне говорят... по-моему, он все время немцев играл, всегда такой Мюллер или Моллер… (возможно, это Василий Бокарев, сыгравший в фильме Герасимова "Молодая гвардия" роль Брюкнера, а в спектакле "Секретная миссия" – Кальтенбруннера. При этом он был фронтовиком, кавалером ордена Красной Звезды и медали "За взятие Берлина". –​ РС). "Савинская, не хотите ли вы показаться Герасимову и Макаровой? Они сейчас на фестивале где-то там, в Вене". Набор уже закончился. А он говорит: "Я хочу показать вас Герасимову и Макаровой. Но они вернутся только через неделю".

Ещё там одна девица такая из Кемерова. Она хорошо читала басни. И вот когда тебя уже отчислили –​ ​всё, забрали у нас уже все эти пропуска, и мы через окно пробирались к себе в общежитие поспать. Там тётя Паша –​ ​тётя Глаша сидела строгая такая. А у нас была одна черкасская девушка, Валя Ковалева, очень умная. Она все хотела быть журналисткой, работала в местной газетенке. И я знала, что она какой-то очередной раз поступала в МГУ на журналистику. Вечно ее отчисляли, а на этот раз она попала. И вот я думаю: что же делать?

Ну, конечно, я была девочка благоразумная, и у меня были какие-то деньги на обратный путь. А мама меня очень хорошо одевала. Как панночку всегда одевала. Я всегда была в капорах, в кружевах, роскошно всегда одета. Мама в чем попало, а я просто с иголочки. Портниха была замечательная, теперь бы сказали "дизайнер". Она обшивала императрицу девочкой. И такое у меня было платье атласное фиолетового цвета, гофрировка там, асимметрия... И вот я такая провинциальная девчонка в Москве, можешь себе представить?

И вот мы едем в метро в Сокольники, я в этом атласном платье, лето, конец августа. И вдруг на меня обращает внимание какой-то, по моим понятиям, дядя. А я не знаю, где сойти, когда станция будет "Сокольники". Провинциальная девочка. Он говорит: "Я хочу вам помочь. Вы кого ищете?" –​ ​"Я –​ ​Валю Ковалеву. Она в Сокольниках в общежитии живет". –​ ​"А вы откуда?" Я ему рассказываю, что вот не прошла по конкурсу, но мне предложили остаться. И со мной эта вот девица, забыла, как звали ее, она меня потом обокрала. Он говорит: "Знаете что? Я скажу, когда вам выйти. Но вот вам моя карточка". Ух, боже мой. По тем временам, в 59-м году... дает карточку: "Виктор Васильевич Хмара".

Виктор Хмара известен своей книгой очерков "Сорняки среди цветов". Из аннотации: "Книга состоит из трех очерков, касающихся морального развития современной молодежи. Первый очерк "Сорняки среди цветов" посвящен стилягам, второй – "Письмо в голубом конверте" возмущается слепому поклонению перед США, в третьем рассказывается история девушки, заболевшей туберкулезом и брошенной мужем".

– ​"Позвоните мне, пожалуйста. Найдете вы Валю или не найдете –​ ​позвоните". Ну я и взяла эту карточку. По тем временам это было что-то невероятное, business card.
Потом выяснилось, что он был спецкор у Аджубея. Ему было лет 40, но для меня это был пожилой человек, мне было 18 с половиной лет. Но я вынуждена была ему позвонить, потому что... такая безвыходная ситуация. Ещё нужно неделю ждать Герасимова и Макарову на всякий случай. Я помню, снимали тогда на ВДНХ "Балладу о солдате". Этот парень в жюри, который меня пригласил, сказал: "Приходите в массовку –​ ​три рубля". А мы не нашли. Такая ситуация, нас просто выгоняют. И я решилась позвонить этому Хмаре. А он: "Вы знаете, –​ ​говорит, –​ ​у меня во ВГИКе будет лекция. Берите свой чемодан и ждите меня в фойе, я вас заберу".

И вот мы тащимся, значит. Она со мной, я же боюсь одна остаться, и её со мной... Я не помню, как её звали. Она такая девица была тёртая, знаешь, из Сибири, сибирячка, Кемерово. Мы сидим на чемоданах. Этот Виктор Васильич Хмара, он оказался таким интересным рассказчиком! Он рассказывал вгиковцам о каком-то своем очередном путешествии. После этого он берет машину, и мы с этой девицей едем к нему на Большую Полянку. Ну, ему 40 лет. А я влюблена, первая любовь, Борька. И вот я у этого Виктора Васильича Хмары... А он был спецкор. Он мне показывает фотографии: Хрущев – он сзади стоит. Он у Аджубея работал, "Советская куль... Советская Россия".

Виктор Хмара действительно был корреспондентом "Советской России", впоследствии перешел в ТАСС. Зять Хрущева Алексей Аджубей в мае 1959 года был назначен главным редактором "Известий", до этого работал главным редактором "Комсомольской правды".

– ​У него квартира на Большой Полянке. Ну, я глупая такая провинциалочка. Надо сказать, что он мне очень понравился, потому что прелестно себя вел. Куда-то на дачу мы поехали, потом "Поплавок" шикарный ресторан, это всё как бы он делал для меня, но пальцем меня не тронул. Но я видела, что я ему нравлюсь, знаешь, девочка чувствует... А он, чтобы я не боялась, домработницу вызвал. И потом мне говорит: "Нина, я хочу на вас жениться". Я говорю: "А как же Борька?" –​ ​"Вот здесь на Большой Полянке за углом ЗАГС. Мы расписываемся и через месяц будем жить в Париже". Но одно условие он поставил. Мне, такой свободолюбивой девочке. "Только одно условие: ты не будешь актрисой". Я сказала: "Эти условия неприемлемы". Никакой Париж меня не прельщал.

Он был такой обольстительный. Мне было 18 с половиной лет, но я была девочка умненькая-благоразумненькая. Он мне даже нравился. Он ничего со мной не делал. А я ему всё про Борьку говорю, что я его люблю, что же будет с Борькой? А он так... Но я знаешь что обнаружила там у него? Ну там наши платьица какие-то висели. Я увидела у него военную форму. Я говорю: "Это что?" А он говорит: "Я был на венгерских событиях". И там в крови была его форма. Потом он сказал: "Я в чине полковника". Тогда что там у нас в мозгах было, боже мой!

Я сказала "нет". И уехала. Моя мама, конечно, млела. Она послала ему яблоки белый налив, посылку. Он мне прислал такое, знаешь, письмо в золотой пыльце... Но я точно знала, что я актриса. И у меня в сентябре начинается сезон в Новгородском областном театре драмы. Я поехала в Нью-Йорк... э, в Новгород. Дали мне аж 425 рублей.

– 42 рубля 50 копеек.

– ​Да, уже поменялись деньги. И я вышла аж на 55 рублей. Первая моя роль была – Красная Шапочка. Я чудно совершенно пела и танцевала. А я такая дурочка. Ну совсем наивная. Для меня написали мюзикл. И я прекрасно его сыграла. Весь Новгород Великий в меня был влюблен. А у нас был собственный Ленин... (имеется в виду Олег Васильев, заслуженный артист РСФСР. –​ РС). В каждом театре, ты знаешь, был собственный актёр-Ленин обязательно. У Ленина была лучшая квартира в городе, он обязательно должен был быть "народным". Он был женат на Генкиной, она была травести. А я была чистой воды инженю. По амплуа. Ну я тогда ещё ни черта этого не знала, не соображала. И у них был сыночек, четыре с половиной года: "Нина, я подросту и на тебе женюсь". На мне всегда все хотели жениться.

На следующий год я играю "Девушку с веснушками". Успенский, по-моему, эту пьесу написал (комедия Андрея Успенского "Девушка с веснушками". – РС). Ну, такая советская пьесочка. Главное, это было время, когда много новых советских пьес появилось: Розов там, "Иркутская история", "Таня" арбузовская... И вот это была моя первая главная роль, и тут смотр молодежи творческой. И из варяг в греки ходят критики. И там была такая Римма Быкова, заслуженная (Римма Быкова в то время – актриса Ленинградского Ленкома. – РС). Она меня в сторону позвала и говорит: "Ниночка, у нас в Ленинграде нет такой индивидуальности, какая у вас есть. Хотите я составлю вам протекцию?" А я говорю: "Я не знаю. Это же мой театр, они меня воспитывают". И в это время Фурцева Екатерина – министр культуры... Ткачиха, но она прислушивалась к людям искусства. Вот, например, тогда еще Гаркави, Смирнов-Сокольский большие корифеи были на эстраде (Михаил Гаркави – популярный конферансье, Николай Смирнов-Сокольский - артист разговорного жанра. – РС). Она их вызывает, она же министр культуры. Вызывает – ​это мне Олег рассказывал – ​и говорит: "Вы много зарабатываете. Вы зарабатываете больше, чем я получаю". Кто-то из них, то ли Смирнов-Сокольский, то ли Гаркави, говорит: "Катерина Алексевна, вот в том-то и проблема: мы-то зарабатываем, а вы получаете".

Смотр молодежи, и я через год поступаю в ГИТИС. Это фурцевская программа была. Тогда не только я, но все молодые актеры провинциальных театров... Театр платил нам зарплату. И мы... ну сколько сезон продолжается? Девять месяцев. Четыре с половиной месяца мы в театре, четыре с половиной месяца – в ГИТИСе. Какой был курс! Какие талантливые девочки были! Мальчиков было мало.

– А мастер кто был?

– ​Сначала был Пажитнов Николай Викторович. Из Вахтанговского театра. Помнишь, он в "Идиоте" играл генерала? Николай Викторович был просто ужасный педагог. Актёр был превосходный. Он играл генерала Епанчина в "Идиоте". Маленький такой, толстый, всегда входил так важно, портфель такой. Мы сидим. Скука смертная. А он нам –​ ​теорию: система Станиславского.... Но отсидеть надо было. А потом его забрали куда-то и у нас была Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. Она такая чеховская. Вот Смоктуновский играет в кино, Бондарчук, и она такая: "Александр!" Вот это моя педагогиня.

Речь идет об экранизации "Дяди Вани" Андрея Михалкова-Кончаловского. Иннокентий Смоктуновский играл Войницкого, Сергей Бондарчук – Астрова, Ирина Анисимова-Вульф –​ Войницкую. Фильм 1970 года. "Александр!.." –​ начало реплики, обращенной к Серебрякову.

– ​Вот она была потрясающий педагог. Я уже играла Таню арбузовскую, Сонечку в "Преступлении и наказании", Нинку в "Проводах белых ночей" (пьеса Веры Пановой. – РС). Вместо Нины Ургант, ее в Пушкинский театр забрали тогда, и меня – ​в этот Ленком (в 1962 году Нина Ургант действительно перешла из Ленкома в Ленинградский академический театр драмы имени Пушкина – Александринку. – РС). И ты знаешь, я себя в Питере чувствовала такой одинокой. Мне было так холодно, так бесприютно...

Замуж я вышла по глупости. Художник. Первая любовь моя от меня отрекся, потому что он делал военную карьеру. А в это время обо мне писали журнал "Театр", "Советская культура", "Театральная жизнь", с моими портретами. А я чувствовала себя очень одинокой. Я была так занята в театре, и так трудно мне было жить... И тут я, понимаешь ли, вышла замуж, в 20 лет. Почему? Он на меня обратил внимание... я его видела два часа, даже меньше. Художник. А я начиталась Ромена Роллана, "Очарованная душа"... Поклонников пруд пруди, а я ни к кому ничего не испытывала. Я вообще была какая-то инфантильная. Думаю, раз у меня не получается... этот в армии, другой моряк, а мне уже 20 лет. Почти уже старая дева, по тем понятиям. Я думаю: значит, это моя судьба. Я вышла замуж. И родила Оксаночку. Но я не была счастлива. Ни я его не сделала счастливым, ни он меня. Аборт за абортом. У меня театр, у меня институт, у меня работа. А он –​ ​созерцает мир... Ради меня ему давали прекрасную работу –​ ​главный художник-оформитель. Деньги просто посыпались. Квартиру мне дали. По тем временам дать молодой актрисе квартиру отдельную, ну пусть на пятом этаже без лифта! А ты знаешь, куда бы мы ни приехали –​ ​вот такие огромные портреты мои. В Таллине были гастроли, во Пскове, везде...

И вот ты знаешь, в жизни моей произошло очередное чудо. Я уже с Володенькой не спала. И вдруг Олег. У меня был один-единственный свободный вечер. И мы были на гастролях в Боровичах – ну знаешь, театр областной, нужно было обслуживать область. Провинциальный, очень такой купеческий город. И мы там обязаны были работать. И вдруг... Там кто-то говорил, что приезжал такой гастролер Пирцхаладзе, лауреат конкурсов, бас-баритон и с ним удивительный пианист.

На самом деле – Гарольд Пирцхалава, заслуженный артист Аджарской АССР, лауреат Всесоюзного конкурса вокалистов имени Мусоргского. Он был весьма популярен в те годы и разъезжал по городам и весям с сольной программой. Олег Мостон был его постоянным аккомпаниатором.

– ​Гастроли заканчивались. Я играла какую-то там Галю Хмелько в каком-то "Перебежчике"... (драма Ариадны и Петра Тур, в которой, как сказано в аннотации, "раскрывается драматическая и сложная судьба немецкого антифашиста, перешедшего на сторону советских войск в первый трудный год Великой Отечественной войны". Младший лейтенант Хмелько –​ девушка-пилот, главная героиня пьесы. –​ РС). Кстати, играла плохо. У нас не было такого понятия – депрессия, не знали мы этого слова. Приуныла, скажем так. Через два дня театр должен вернуться в Новгород Великий, и я уезжаю в Москву на сессию.

У меня ангина, я такая бледненькая, страшненькая. Отыграла спектакль, еле-еле. И я жила с одной актрисой, красавицей. И только один-единственный ресторанчик вкусный. Ну и вот. Заходим в этот ресторанчик пообедать с этой актрисой, очень красивой. Она играла ту же роль, что и я, только она вечером, а я утром. Никого в ресторане. А там сидит какой-то мужчина. Лариска такая: "Ой, это он!" Она такая влюбчивая была, знаешь. Всё, уже кипятком... А я говорю: "Кто?" – "Ну этот, пианист". А он сидит там, сок уже допивает. И сигарету курит. А я такая бледненькая, несчастная, только 10 дней как рассталась окончательно с первым браком. Потом приходит какой-то импресарио и говорит: "Вот, Олег, познакомьтесь, это наши две актрисы, ведущие актрисы театра". А он уже сок допивал – знаешь, сок давали в конце почему. Томатный, больше никакого не было. А он говорит: "У нас сегодня два концерта". Через дорогу там шикарный клуб, у меня на следующий день там мой спектакль, и я уже все, уезжаю в Москву. Ему уже нечего было есть, он уже уходил. Докурил свою сигарету... "Ну вы придете на наш концерт?" И смотрит только на меня. Лариска стоит красавица, а я такая блеклая, жухлая такая –​ ​ну никудышняя. "Ну вы придете?"

Я говорю: "Знаете, я так плохо себя чувствую, у меня ангина. Но если я проснусь..." – "Приходите только в пять часов. В пять никого не будет, а уже вечерний весь продан". Лариска пошла на спектакль, а я сплю. Стук в дверь. Ася Камардина, заслуженная наша: "Нинулька, ну вставай, ну пошли!" Мы опоздали. Зал полупустой. Пятичасовой спектакль. Ну, для галочки. Для денег. Оказывается, они приезжали уже, но я в это время была вообще непонятно где. А в него уже все были влюблены. Олег же был красавец. Ну мы сели. Сидим. С Асей Камардиной. Выходит Олег. Что со мной приключилось, я не знаю. Я, наверно, стала в этот момент женщиной.

Он играл "Революционный этюд" Шопена. Я смотрела только на педали и башмак такой лакированный. Я просто обомлела. А он своими газельими глазами искал меня в зале. А рояль был так себе. И вот антракт. Вернее, они быстренько так: "Блоха! Ха-ха-ха-ха!" А потом второе отделение уже: "Смотри, какое небо звездное". Хачатурян там, Бабаджанян, туда-сюда. Хороший был голос. Они без антракта решили сыграть. А на другой спектакль уже полная толпа народу, и каждая собака меня знает. Поставил мне стул. Пирцхалава выходит такой гоголем. Поёт. Классику сначала там, все такое. А Олег всегда играл без нот, ноты ему мешали. Он всегда всё на память, наизусть знал. Так много в нем было музыки. Он был уникален в этом плане. А руки у него рахманиновские были, пальцы.

И вот я сижу, знаешь, как проститутка. А там, конечно, уже был антракт между классикой и популярной музыкой. И вдруг толпа женщин за кулисы пришла. Этот, солист, думал, что я ради него там сижу. А я сижу – ​непонятно вообще, что со мной происходит. Потом я смотрю, они водку приносят, и Олег такой вульгарный: "Водяра..." Хотя он не любил пить. Я думаю: "Какой дурак!" А потом они после концерта, там один блок... один квартал пройти – ​и там железная дорога, и он уезжает. Это была последняя ночь. Роковая.

А я во время антракта уже всё ему рассказала: что я буду в Москве, что я заочница, потом я у дочки буду в Черкассах, он говорит: "А я, может, там и буду. Не знаю точно расписание, но у меня Донецк, Черкассы..." Но я уже была в нём разочарована. Потому что "водяра", какие-то бабы его окружают, понимаешь ли... Закончился концерт. Я как во сне такая, дура дурой. Думаю, что-то со мной произошло непонятное. И я, еще концерт не закончился, удрала в свою гостиницу. Он бежит за мной, а сугробы вот такие, знаешь... Он бежит за мной, говорит: "Нина, не уходите, пожалуйста! Вы меня проводите? Давайте куда-нибудь пойдем поужинаем". Я говорю: "Тут негде ужинать, уже всё закрыто. А у меня есть пирожки с маком". А он любил пожрать, конечно. "Ну, я вам принесу пирожки в номер".

И вот я беру эти пирожки, несу к нему в номер, он быстренько застегивает чемодан, берет меня – ​поцелуй. Я думаю: какой вульгарный! Я как зомбированная такая. "Ну вы меня проводите на вокзал?" – ​"Хорошо, конечно". Я проводила его. Еще два пирожка ему дала. Приходим на вокзал, а там уже вся эта толпа красавиц его поджидает. А я же известная актриса, меня все знают. А там Кувайкова такая была, она мне говорит: "Что ты тут делаешь, у тебя же дочка, у тебя муж!" А я ему уже всё рассказала в антракте. И он – ​уже поезд уходит, последний момент – ​бросается в этот поезд и кричит: "Где я тебя увижу?" Эта толпа стоит, человек 15 женщин. "Как тебя зовут?" – ​"Нина Савинская! Трифоновка, 45б!"

В 1979 году, после восьми лет в "отказе", Олег, Нина, Оксана, Максим и их две борзые собаки уехали через Рим в Америку. Нине было 37 лет, Олегу – 45, Оксане – 15, Максиму – 8.

Семья поселилась в Нью-Йорке. Олег сменил амплуа – он стал балетным концертмейстером. Его знала вся балетная Америка. Теперь я больше не слышу рояля напротив. Но иногда я ставлю диск "Балетный класс с Олегом". А Нина поначалу торговала с лотка фастфудом на Бродвее.

– ​Олег, по-моему, быстро нашел себе занятие?

– ​Через три дня он сидел в "Джоффри Балле".

– А ты с пирожков начинала.

– ​Во мне какой-то такой талант открылся. Я там, в Москве, была такая застенчивая, рафинированная такая. А тут у меня моментально какой-то, знаешь, подъем такой. И я сделала себе три тачки, такие лотки с крылышками, и торговала, сок выжимала. По сто стаканов в день. Очередь стояла. Я так спасала свою семью. И мне так Америка сразу понравилась, потому что я вдруг стала чувствовать, что я всё умею, я всё могу. И вот когда я торговала соком, купила какую-то там соковыжималку, тачки с "крылышками", нашла место, гараж, туда-сюда, я поняла, что это моя страна.

Нина стала упрямой и настойчивой. Она все-таки вернулась в профессию. Ее первым американским фильмом стал полицейский сериал True Blue.

– ​Они искали русскоязычную актрису, которая говорит на английском языке. А у меня был плохой английский. И никто этого не понял. Я вчера просмотрела этот мой фильм первый... Слушай, я там такая очаровашка, ну просто прелесть! Я не знала, где камера, who is who. Думаю: "Господи, мне 47 лет, как легко я попала в кино!" Оказывается, двести человек пробовались на эту роль, даже жена советского посла. Я прочитала то, что мне дали, какой-то полусценарий, какие-то там фразы. Я поняла, что не буду им играть советскую суку. Они хотели, чтобы была советская стерва такая. А я решила, что я буду играть мать, которая не знает, куда девался ребенок, и она понимает, что потеряла ребенка. Очень, очень интересный был сценарий, я вчера пересмотрела – даже удивилась. Я сыграла мать прежде всего. А потом уже выдала суку.

Сегодня Нина – член Гильдии американских киноактеров. В её резюме – съемки в фильмах крупнейших режиссеров.

– ​А, Вуди Аллен? В массовке у него работала. Это было, конечно, самое прекрасное время в моей жизни. Он меня выбрал сам, Вуди. И я снялась в хорошем эпизоде. Назывался... как он назывался? Shadows and Fog. Там, знаешь, причудливый такой цирк... Джон Малкович там играл, Мадонна плохо играла и Миа Фэрроу. Вот мне не повезло, потому что у них произошел такой раскосец, а я была похожа на Миа Фэрроу в то время, и я могла даже, как бы сказать, stand in… называется stand in? когда я дублирую. Ну я такая ещё тоненькая была, грудастенькая… И он меня выбрал. И был такой эпизод: мы там ловим зло. Ну там цирк причудливый такой. И я должна была сниматься как бы почти обнаженной. И мы ловили зло. И мы его поймали. А потом Вуди же пересматривает свои фильмы через полгода. И он меняет это все, потому что он сам режиссер, сам актер и великий режиссер. И он понял, что зло неуловимо, оно остается между людьми. Поэтому эпизод, конечно, вымарали. Но работа была интересная. Я у него еще в 10 других фильмах снималась. Последний фильм – ​Don’t Drink the Water.

А теперь про съемки у Мартина Скорсезе в картине "Эпоха невинности".

– ​Ой, это было совершенно потрясающее время. Четыре дня, Хобокен. Мой любимый актер Дэниэл Дэй-Льюис. Очень смешно было. Ну там какую-то корзину несла в массовке. А снимались мы в Хобокене. Холод собачий. Наша нью-йоркская весна. А я как увидела: Дэниэл Дэй-Льюис стоит там... И мне дали какую-то корзину, и такая лестница... ой, сначала – ​нет. Сначала был пластиковый такой снег, жуть. Какие-то лошади, какие-то иммигранты прибывают... Я какая-то там полька. Холод собачий. Жгли такие в бочках... мы там грелись у этих бочек, такие, знаешь, несчастные... Вот. Ну а я же актриса, я же не статистка какая-нибудь. И вот, ты знаешь, на этой площади лошади идут, а мне... В нашем кино можно было импровизировать. Я актриса импровизации. И вдруг я после этой бочки, где мы там чуть-чуть грелись, я пошла к этому снегу, перепутала, конечно, всю сцену, на меня лошади пошли, я упала в этот снег, ноги задра... Боже мой! Бегут в ужасе вторые, третьи режиссеры. А я сыграла. Потом после этого лестница такая была. И вот по этой лестнице я эту корзину должна нести. Иммигрантка такая, польская, наверно, мордочка тогда у меня была такая хорошая. А Дэниэл Дэй-Льюис стоит наверху и ждет Мишель Пфайффер. Ну, я решила сыграть. Я иду с этой корзиной, в длинной юбке. Конечно, я запуталась якобы в этой юбке. И упала прямо к его ногам. И что ты думаешь? Он настоящий джентльмен. Он мне подал руку. Поднял меня. Бежит такой режиссер по массовке: "Ты уволена!" А я уже расписалась. Свои двести долларов я уже получу. Я уже разгримировалась, одеваюсь, уже прямо ухожу. Вдруг он бежит: "Немедленно –​ ​в кадр". Оказывается, он-то, Скорсезе, смотрит это все в свой там монитор и говорит: "А где корзина? Она делала динамику!"

Нина занималась и озвучкой видеоигр, и снималась в рекламе.

– ​Да-да-да. "Виза – ​Мастеркард". Я же дом купила. Потому что фильмы – ​ну там 10–15 тысяч, не очень. И так, время от времени. А реклама – ​это, конечно, большой хороший хлеб. Но больше всего, лучше всего я играла в студенческих фильмах. Они получали какие-то премии... И там я играла главные роли.

В феврале этого года Нине стукнуло 80.

– ​Налей чего-нибудь!

За такую дату грех не выпить.

Фотографии из личного архива Нины Савинской

Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода

Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCAST – YANDEX MUSIC