1
Вторая волна коронавируса, которой накрыло Россию, разительно отличается от первой – и это различие не столько в цифрах заражений и смертей, которые выросли на порядок, не в количестве заболевших родственников и друзей, так что каждый день начинается, как больничный обход, с обзвона больных; главная черта второй волны – в охватившем общество безразличии, которое граничит с фатализмом: "Переболеем все".
По сравнению с весной, власть весьма хладнокровна – она не спешит объявить локдаун по примеру Москвы в марте-апреле 2020 года. Ограничительные меры половинчатые и мозаичные, в зависимости от региона – от рекомендаций по самоизоляции пожилых и переходу части сотрудников на удалённую работу до запретов на проведение массовых мероприятий и работу общепита в ночные часы. Что ещё более показательно – у власти нет желания и ресурсов, чтобы обеспечить выполнение принятых мер: штрафы за отсутствие масок имеют характер выборочных и точечных кампаний – видимо, решили не раздражать и без того уставших от пандемии людей. Как нет кнута, так нет и пряника: в отличие от весны, не идет даже речи о поддержке пострадавших отраслей и предприятий или малоимущих и многодетных семей – вторая волна проходит в России под девизом "Спасение утопающих – дело рук самих утопающих".
Возник новый циничный и удобный для всех социальный договор: власть делает вид, что борется с ковидом, население делает вид, что соблюдает меры санитарной безопасности
При этом сами утопающие, похоже, не слишком интересуются спасением – за исключением тех, кто уже заболел и лихорадочно ищет лекарства и места в больницах для себя или для близких: люди перебоялись ещё в первую волну, никто не хочет возвращаться в весну 2020 года, когда торговые центры были закрыты и улицы пусты, как после взрыва нейтронной бомбы. Сегодня российская жизнь, как в сознании шизофреника, существует сразу на нескольких уровнях. СМИ каждый день публикуют всё более тревожные сводки (хотя инкрементальный рост количества инфицированных, примерно на 5% в день, вызывает сомнения в их достоверности), в больницах борются за жизнь тысячи людей – и одновременно на улицах кипит своя жизнь: открыты кафе и рестораны, толпы в магазинах отправились на новогодний шопинг, метро забито, маски от силы на каждом третьем пассажире. Социальная дистанция? Нет, не слышали. Маску многие носят в стиле "отвяжись", под подбородком, чтобы при необходимости указать на ее наличие и нехотя надвинуть на лицо. Не менее популярен стиль ношения на рту, с открытым носом, хотя это также во многом обессмысливает защитную (и защищающую других) функцию маски.
В первых рядах игнорирующих пандемию молодежь: один из расколов, которые ковид провел по российскому обществу, – это эйджизм, пренебрежение молодых к жизни старших. На всю Россию прогремели видео с концертов Басты и "Би-2" в Петербурге, концерта Кипелова в Москве, которые собрали тысячи зрителей: "меры безопасности", о которых твердили организаторы концертов, были фиговым листком – на рок-концерте дистанция невозможна по определению. Как посчитала "Медуза" на основе экспериментальной модели распространения вируса Галле-Виттенбергского университета, на одном концерте на 6 тысяч зрителей в среднем заражается 20 человек, а на всех концертах в одни выходные – до ста человек. Учитывая показанный зрителями уровень социальной ответственности, интересно посчитать, сколько из них понесли вирус дальше в город, пассажирам в метро, посетителям баров, своим престарелым родным и близким.
Впрочем, отличаются и целые семьи: в том же Петербурге, который стал одним из эпицентров заражения, Кунсткамера объявила о бесплатном посещении – у дверей моментально выстроилась очередь на квартал, где было множество семей с детьми. Большинство, естественно, без масок, словно стремясь испытать законы естественного отбора. Основной аргумент – дарвинистский: "Кому суждено заболеть, заболеет, кому суждено умереть, умрет". "А-а, так ему/ей же было за 80!" – с облегчением говорят некоторые, услышав о смерти от ковида кого-то из деятелей науки и культуры. Возник новый циничный и удобный для всех социальный договор: власть делает вид, что борется с ковидом, население делает вид, что соблюдает меры санитарной безопасности – по большому счету, вся Россия носит сейчас маску под подбородком, на "отвяжись".
2
Удивительно, что на втором году глобальной пандемии и на десятом месяце санитарных ограничений в России до сих пор продолжаются споры о масках. Это диагноз не столько эпидемиологический, сколько социальный: иммунодефицит общества, недостаток социального капитала. Основа этого капитала – доверие, и маска является символом доверия, открытого общества (как бы парадоксально это ни звучало в отношении предмета, закрывающего лицо) и гражданской солидарности. Чем выше в обществе социальный капитал, тем спокойнее население носит маски, не задаваясь вопросом об ущемлении собственных прав: в любом государстве есть масса куда более серьезных ограничений индивидуальных свобод – например, сегодня в России фактически отняты свободы слова, выборов и собраний, однако эти нарушения гражданских прав не вызывают и малой части тех бурных протестов, что вызывают маски, россияне как-то выборочно свободолюбивы.
Показательны в этом смысле восточноазиатские общества: Китай, Япония, Корея, и если статистике по Китаю доверять сложно, то Япония и Корея очевидно добились заметных успехов в контроле над эпидемией. Маски там носят поголовно ещё со времен эпидемий атипичной пневмонии, птичьего и свиного гриппа; за последние десятилетия мы привыкли к виду групп восточноазиатских туристов в масках в аэропортах, гостиницах и на улицах городов, они стали частью глобального пейзажа. И дело здесь не только в авторитарных и коллективистских традициях и в меньшей степени личной свободы в этих культурах – дело в высоком доверии населения к власти (и соответственно, к эпидемическим ограничениям) и в высокой социальной ответственности граждан, традиционно живущих в скученных условиях и привыкших к перекрестному наблюдению и социальному контролю. Здесь работает тот же закон, что делает их ответственными водителями: при визитах в китайские города меня всегда удивляла хаотичность движения при крайне низком количестве аварий, тогда как в России при более разреженном движении аварийность в разы выше. Мои сомнения разрешил китаевед Владимир Малявин, который объяснил: в Китае люди сообща решают общую проблему, а у нас решают главный вопрос русской жизни: "Кто ты такой?" Трафик в Китае – это коллективный поиск оптимального результата, а в России – утверждение статусов и амбиций, отсюда и количество аварий.
С масками та же история. Их непопулярность в России – показатель крайне низкого социального капитала, отсутствия доверия (в первую очередь граждан к власти и во вторую – друг к другу), признак социальной атомизации, раздробленного и озлобленного общества. Чудовищная история все в том же Петербурге, когда после ссоры в маршрутке один пассажир зарезал ножом другого, обвинившего его в том, что он и его спутница без маски, – лишь предельный случай, но он свидетельствует о градусе социального недоверия.
3
Нелюбовь к маскам говорит и о крайнем пренебрежении россиян к своей жизни и здоровью. В патерналистском, иждивенческом обществе, где государство веками снимало с человека ответственность за себя и где жизнь была подвержена рискам – от климатических до военных, от криминальных до репрессивных, человек выработал презрительное отношение к своей и чужой жизни: отсюда идут мифы о русской удали и русском кураже, отсюда традиции дворянских дуэлей и карточной игры (Лотман исследовал, как этот фатализм связан с рисками жизни русской аристократии) и самоубийственного пьянства простого народа.
Может быть, пройдя обряд обнуления, президент стал бессмертным…
Аналогия с масками – ремни безопасности в автомобиле. Кажется, сейчас уже никого не надо уверять в их полезности для спасения жизни, но до сих пор в России бытуют легенды о тех, кто при лобовом столкновении вылетел в траву через стекло и остался жив, а те, кто был пристегнут, "сидели в креслах как живые", по сей день люди застегивают ремни безопасности за спиной, чтобы автомобиль не надоедал сигналом-напоминанием, и для тех же целей продается типично российское изобретение – заглушка для замка ремня безопасности. Исследование, проведенное под эгидой ГИБДД осенью 2019 года, показало, что в целом по России ремнями постоянно пользуется только 74% водителей.
Об этом не принято говорить на фоне трагедии, но в смертельном ДТП, совершенном Михаилом Ефремовым, в замке ремня безопасности погибшего Сергея Захарова стояла точно такая же заглушка, то есть курьер не был пристегнут – этот факт раскопали журналисты "Авторевю". Это нисколько не уменьшает вины Ефремова, но лишь свидетельствует об отношении к жизни и безопасности в России.
В этом смысле наряду с коронавирусом по России гуляет не менее опасный патоген – вирус наплевательства: в отношении маски этот термин особенно точен, поскольку ковид распространяется аэрозольным путем при чихании или разговоре. Оставив в стороне споры о полезности или бесполезности маски, её можно носить не от страха заразиться, а просто из уважения к окружающим или хотя бы к тем из них, для кого это важно. Носящий маску говорит не I fear, "Я боюсь", но I care, "Я забочусь о других". Маска должна стать не поводом для ненависти или убийства, а платформой для общественного согласия.
Это правило действует не только в России. Характерно в этом смысле отношение к маскам уходящего и избранного президентов Соединенных Штатов. Дональд Трамп, расколовший американское общество как ни один другой президент в новейшей истории США, прославился своим ковид-диссидентством: он не носил маску до того самого момента, пока сам не заболел, но и после этого его охрана и ближайшее окружение часто пренебрегали масками, как, впрочем, и его консервативный электорат, верящий в теории заговоров. Джозеф Байден, как человек, пытающийся залечить раскол, напротив, объявил, что первые сто дней его президентства (то есть до конца апреля 2021 года) будут периодом обязательного ношения масок.
Выделяется на этом фоне Владимир Путин. Выйдя в народ в конце ноября после своего многонедельного бункерного заточения, он всюду появляется без маски и перчаток, как, впрочем, он был без маски и на летнем голосовании по поправкам в Конституцию. Вероятно, Путин получил прививку и антитела, а все, допущенные на встречу с ним, мариновались в двухнедельном карантине, а может быть, пройдя обряд обнуления, президент стал бессмертным… Впрочем, скорее всего, дело в том, что власть в России живет по своим законам и проявления гражданской солидарности для нее не обязательны и смешны.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
